Чужой в чужой земле - [23]

— Джил вдруг поняла, что этот человек испуган. Она мгновенно перешла в атаку:

— Доктор — произнесла она ледяным тоном — Я не отвечаю за вашу пациентку. Но раз уж вы поручили ее моим заботам, я сделала то, что сочла необходимым. И если вы сомневаетесь в моих действиях, то вызовите главврача!

— А… Нет-нет… Забудьте о том, что я вам говорил.

— Нет, сэр. Больным в таком возрасте ничего не стоит захлебнуться в воде… Некоторые сестры сносят все нападки докторов, но только не я. Зовите главврача.

— Да нет, мисс Бордмэн, я выпалил это не подумав. Прошу прощения.

— Очень хорошо, доктор — произнесла она сквозь сжатые зубы — Я вам еще нужна?

— А? Нет, спасибо. Спасибо, что подежурили за меня… Только… Ну, не говорите никому, ладно?

— Не скажу.

«Можешь быть уверен! Но что мне делать теперь? Ох, как бы я хотела, чтобы Бэн был в городе!»

Джил вернулась к себе и притворилась, будто просматривает бумаги. В конце концов она вспомнила об энергетической кровати, которую разыскивала и позвонила на склад. Затем она отослала за ней свою помощницу и стала думать.

Где Бэн? Если бы он был в городе, она бы отпросилась минут на десять, позвонила ему и переложила все заботы на его широкие плечи. Но Бэн, черт бы его побрал, скрылся за горизонтом, предоставив ей вести мяч в одиночку.

Или нет? Червячок, точивший ее подсознание, прогрыз себе ход наружу. Бэн не покинул бы город, не дав ей знать о последствиях своей попытки повидать Человека с Марса. Как сообщница преступника, она имела на это право. А Бэн всегда играл честно. Она словно наяву услышала сказанные им однажды слова: «Если что случится, ты будешь моим козырем в рукаве… Солнышко, если обо мне ничего не будет слышно, вся надежда только на тебя».

Раньше она не думала об этом, поскольку не верила, что с Бэном может что-нибудь случиться. Теперь пришла пора подумать. В жизни каждого человека наступает однажды время, когда он — или она — вынужден рискнуть «жизнью, богатством и честью священной» ради дела с весьма сомнительным исходом. Для Джил Бордмэн это время наступило сегодня, в три часа сорок семь минут пополудни.

Человек с Марса сразу же после ухода Джил опустился в кресло. Он не взял в руки книжку с картинками. Он просто стал терпеливо ждать, хотя слово «терпеливо» не совсем соответствовало Марсианским понятиям. Он неподвижно сидел и тихо радовался тому, что его брат по воде обещал прийти снова. Он готов был ждать вот так, не двигаясь, ничего не делая, столько, сколько понадобится. Пусть даже несколько лет.

Он совершенно не имел понятия о том, сколько времени прошло с той минуты, когда он разделил воду со своим братом. И не только потому, что это место непонятным образом искажалось во времени и в пространстве, что сопровождалось явлениями и звуками, не поддающимися пока грок, но и потому, что самой культурой его гнезда время воспринималось совсем иначе, чем людьми. Разница заключалась не r более продолжительном, если перевести в земные годы, временем жизни, а в самой основе. На Марсе нельзя найти подходящих выражений, чтобы сказать: «Сейчас позднее, чем ты думаешь» или «Скоро не бывает споро», хотя и по разным причинам: первое просто немыслимо, тогда как второе — неписаный закон, упоминать о котором так же ни к чему, как советовать рыбе принять ванну. Но сказать: «Как было в Начале, так есть, и так будет» — будет так по-марсиански, что перевести это гораздо легче, чем: «Два плюс два — четыре», что на Марсе вовсе не является трюизмом.

Смит ждал.

Когда он услышал, как в двери проворачивался ключ, то вспомнил, что слышал этот звук перед последним появлением брата по воде, поэтому он ускорил свой метаболизм на тот случай, если все повторится. Он изумился, увидев, что другая дверь открывается и в нее проскальзывает Джил, поскольку ему не было известно, что это тоже дверь. Но он сразу грок это и переключился на всепоглощающую радость, приходящую только в присутствии птенца из твоего гнезда, твоего брата по воде или (при определенных обстоятельствах) в присутствии Старейшего.

Радость его была слегка испорчена тем, что брат по воде не разделял ее. Он казался более расстроенным, чем тот, который собирался разделиться из-за какой-нибудь постыдной неудачи или травмы. Но Смит уже знал, что эти существа способны выносить отрицательные эмоции, о которых и подумать то страшно, и не умирать. Его брат Махмуд подвергал себя душевным мукам пять раз в день и не только не умирал, но и утверждал, что эти мучения необходимы ему. Его брат капитан ван Тромп был подвержен ужасным непредсказуемым приступам, каждый из которых должен бы, по разумению Смита, привести к немедленному разделению, чтобы избежать конфликта, и тем не менее, этот брат, насколько он знал, жил в добром здравии.

Поэтому он не обратил внимания на состояние Джил.

Она протянула ему узел.

— Вот, наденьте это. Быстрее!

Смит взял узел. Джил посмотрела на него и сказала:

— О, Господи! Ладно, снимайте одежду. Я помогу.

Ей пришлось и раздевать и одевать его. На нем было больничное белье, халат и шлепанцы — не от того, что ему так нравилось, а потому, что ему велели так одеться. Он уже мог управляться со своей одеждой, но не так быстро, как хотелось Джил. Она моментально раздела его. Она была медсестрой, а он никогда не слыхал о действующих между мужчинами и женщинами запретах, так что соблюдение приличий не стало им помехой. Он пришел в восторг от фальшивых кожиц, которые Джил натянула ему на ноги. Она не дала ему времени восхвалить их и быстро пристегнула резинки к чулкам. Одежду медсестры она выпросила у одной из женщин, объяснив, что она нужна ее двоюродной сестре для маскарада. Джил завязала пелерину и подумала, что она скрыла большинство половых отличий — по крайней мере, она надеялась на это. С туфлями была проблема: они немного жали, а Смит находил трудной даже ходьбу босиком. На голову она повязала ему косынку.