Чужой - [16]

Он долго стоял, не сводя глаз с этого бледного нежного лица, которого он больше никогда не увидит в этой жизни, которое больше никогда не загорится при виде его и не прижмется к его плечу. Все было кончено, и Гийом почувствовал огромную усталость, как будто земля вдруг потеряла свои краски и свой аромат... Он уже сожалел о том, что дал обещание задержаться на некоторое время в этой стране, которую он теперь ненавидел больше, чем прежде. Ему хотелось лишь скорее взойти на свой корабль, выйти в море, которое его никогда не подводило, а затем вернуться в Нормандию, в свой дом, спокойный и красивый, стоящий на возвышенности, открытой всем ветрам, и особенно увидеть улыбку Элизабет, его пятнадцатилетней дочери...

Стараясь не потревожить Китти, погруженную в горе, он в последний раз поцеловал тонкие и уже холодные пальцы покойной, в которые ей вложили маленький букетик роз и вереска, и, стараясь сдержать рыдание, сжимавшее его горло, на цыпочках вышел из комнаты. Когда он закрыл дверь, то увидел Лорну и снова поразился ее красоте и сходству с матерью.

Мысленно вспомнив худое костлявое лицо Артура, он подумал, как разделила себя Мари между этими двумя детьми. У одного были ее лучистые глаза на типичном лице Тремэнов, а вторая унаследовала ее необыкновенно совершенные черты, но глаза ее, как два сверкающих озера, образовывали на ее лице как бы блестящую маску, теплую и сверкающую.

Увидев его удивление тем, что он встретил ее здесь, она обратилась к нему с легкой улыбкой, которая мгновенно растаяла.

– Мы еще не сказали друг другу ни слова, – сказала она, – и мне очень жаль... Могу я вас проводить до кареты? Ее только что подали.

– Буду счастлив. Это очень мило с вашей стороны, и я благодарю вас.

Они спустились по дубовой лестнице, ступени которой слегка поскрипывали под их ногами, пересекли холл, не говоря ни слова. Но Гийом ощущал какую-то ласку, идущую от шелестящих складок ее пышного черного платья, и с наслаждением вдыхал легкий аромат, исходивший от нее. Они уже подошли к дверям, когда Лорна вдруг остановилась.

– Так, значит, вы – мой дядя? Трудно даже в это поверить, – произнесла она, впервые заговорив на французском, которым она, как оказалось, свободно владела.

– Почему?

– Если бы мой отец был еще жив, ему сейчас было бы далеко за шестьдесят. Мне кажется, вы намного моложе его.

– Меньше, чем вы думаете. У нас с ним была довольно большая разница в возрасте, но это ничего не значит для наших семейных связей. А вы моя племянница. Или, вернее, полуплемянница, поскольку у нас с братом были разные матери.

– Мне кажется, это лучше. Не спрашивайте меня, почему: я не смогу вам на это ответить... А теперь скажите мне: вы действительно собираетесь забрать Артура с собой?

– Только в том случае, если он сам этого захочет. Я не хочу, чтобы его принуждали.

– Но это была бы единственная перспектива для него. Конечно, при условии, что вы сможете дать ему хоть немного того, что он только что потерял. Может быть, вам трудно себе это представить, судя по его поведению, но он обожал мать. Что он найдет в жизни рядом с вами? У вас есть семья, которую вы могли бы ему предложить? Может быть, ваша супруга...

– Она погибла на эшафоте во время Террора, но у меня есть двое детей: девочка пятнадцати лет и мальчик примерно одного возраста с Артуром. Я думаю, они его охотно примут в нашу семью... Однако позвольте задать вам один вопрос.

– Прошу вас.

– Вы так заботитесь о мальчике, значит, вы его любите. Мне сказали, что вы скоро выходите замуж. Не найдется ли в вашей новой семье места для него? По крайней мере, до тех пор, пока не осуществится его мечта?

Она остановила его рукой, лежащей на его руке, и, очень близко приблизив свое лицо к его лицу, сказала с дрожью в голосе:

– Именно потому, что я его люблю, я и хотела бы, чтобы он был в безопасности, а значит, подальше от Англии. К тому же, – продолжила она уже более легким тоном, – мой будущий супруг совсем не хочет взваливать на себя заботу о моих родственниках. В некоторой степени я могу его понять.

– Он женится на вас и осмеливается ставить условия? Он должен бы порхать от счастья, ибо, как я предполагаю, он не первый ваш претендент?

Она тихо засмеялась, напомнив Гийому смех Мари-Дус:

– Это что, галантный намёк на то, что мне давно пора обрести семью? Мне и правда уже двадцать семь лет. Правда и то, что этот дорогой Томас уже давно добивается меня и даже устранил нескольких своих конкурентов. Но успокойтесь: он порхает от счастья очень сдержанно….

– А вы? Вы любите его?

– Это не тот вопрос, мой дорогой дядюшка, и, по правде сказать, вы, французы, неисправимы: послушать вас, так любовь – это самое главное в жизни...

– Мне жаль вас, если вы в вашем возрасте думаете иначе. Ваша матушка была совсем маленькой девочкой, когда я впервые встретил ее, да и мне было чуть больше, но вот спустя столько лет моя любовь к ней осталась прежней...

Лицо этой странной девушки вдруг посерьезнело.

– Так же как и ее любовь к вам, и вот во имя этой любви я и заклинаю вас увезти Артура отсюда...

Сказав это, она слегка подтолкнула Гийома из дверей и быстро их закрыла. У порога его уже поджидала карета с двумя слугами, один из которых открыл перед ним дверцу. На облучке Сэм Уэлдон сидел, замерев, как статуя, сраженный окружающей обстановкой. И лишь когда пассажир устроился в карете, он спросил: