Чужие ветры. Копье черного принца - [21]

Отложив штурманскую карту, Крейшманис вышел на мостик. «Это должно быть где-то здесь». Поднес к глазам сильный морской бинокль и стал по секторам изучать горизонт. Вскоре увидел то, что искал. Вдалеке, прямо по курсу «Орла», показался силуэт судна. Он рос в размерах с каждой минутой. Судно, по-видимому, стояло на якорях, неподалеку от скалистого безлюдного островка. Подойдя на расстояние зрительных сигналов, то есть на такое расстояние, когда стоящее возле островка судно можно было довольно подробно рассмотреть и без помощи бинокля, капитан отдал приказ боцману: сигналами флажков запросить «Агнессу» о ее положении. Встав на носу «Орла», матрос-сигнальщик сделал несколько движений белыми флажками по международному коду. С «Агнессы» ответили. Крейшманис по движениям флажков прочитал:

— Заходите с наветренной стороны… Возле острова рифы…

Через несколько минут боцман «Орла», расторопный и очень хладнокровный парень, закинул на борт «Агнессы» легость — тонкий канат с грузиком на конце. За легостью тянулся крепкий буксирный трос.

Как только он был принят шведскими моряками, «Орел» дал задний ход, таща за собой «Агнессу». Первой задачей было отвести пострадавшее судно в сторону от островка. Когда это было сделано, моряки «Орла», перебирая буксирный конец, то есть понемногу подавая судно вперед и наматывая ослабевающий трос на буксирную лебедку, приблизились к «Агнессе» почти вплотную. Крейшманис спустился с мостика на палубу. Там уже стоял его первый помощник, черноволосый, порывистый Нико Арутюнов.

Между судами образовалась полоска тихой воды. «Агнесса» была сравнительно небольшим судном, но рядом с маленьким, приплюснутым, как краб, буксиром она казалась величественной. «Что поделать. Ведь и „Дюранда“ Летьери рядом с ботиком Жильята тоже казалась великаншей![11] Однако, не будь малого ботика, конец эпопеи „Дюранды“ был бы совсем иным. Не поспей вовремя „Орел“, часа через два, возможно, не стало бы и „Агнессы“».

Обо всем этом думал политработник Арутюнов, спускаясь в шлюпку вслед за своим капитаном, чтобы перебраться на «Агнессу». Вскоре они уже поднимались на ее старую, обшарпанную палубу.

Шведские моряки толпой сгрудились вдоль борта. Большинство из них были пожилыми людьми. Все оживленно жестикулировали, возбужденно говорили на языке, которого Арутюнов не понимал. Поднятые на борт «Агнессы» советские моряки увидели, как из расступившейся группы шведов вышел невысокий пожилой моряк, сухощавый, но крепкий, с обветренным лицом, добрыми глазами, в сдвинутой на затылок морской фуражке английского фасона с длинным лаковым козырьком. На лбу старого моряка вилась светлая прядка волос. Шагнув вперед, Крейшманис представился по-английски, как это принято между моряками подавляющего большинства стран:

— Артур Крейшманис, капитан советского буксира «Орел».

Швед прищурил глаза, отчего по лицу его побежали добрые морщинки, двумя руками пожал протянутую руку, улыбнулся радушно и сказал по-латышски, с еле уловимым акцентом:

— Якоб-Иоганн Эриксон, капитан шведского судна «Агнесса».

— Ого! Да вы отлично говорите по-латышски! — обрадовался Арутюнов. Он приехал в Латвию сразу после войны и уже довольно свободно владел языком. Кроме того, латышская речь на борту чужого корабля, вдалеке от Риги, звучала особенно приятно.

— Я был женат на латышке, — с вежливой улыбкой пояснил швед. — Прошу в мою каюту, господа.

В тесной, но очень чистенькой каюте капитан пригласил гостей к столу.

— Прежде всего — о деле, — сказал Крейшманис. — Велики ли у вас повреждения?

— Работы на полчаса!.. Все это время вам придется держать «Агнессу» на буксире, иначе нас сразу снесет на скалистый островок.

Артуру Крейшманису много раз приходилось встречаться с иностранными моряками. Но такого словоохотливого и симпатичного, как этот шведский капитан, он видел впервые.

— Что ж, подождем! Не бросать же вас… А то и впрямь потонете.

— Непременно, непременно, — закивал головою швед. — А пока я прошу вас, по обычаю моряков, выпить за спасение… О нет, немного, совсем немного, — добавил он, заметив протестующий жест Крейшманиса. — Только одну! Злые люди говорят, что советским морякам запрещено пить с иностранцами, но я в это не верю! Кто может запретить выпить с другом?

— Как ты смотришь, Нико? — обратился Крейшманис к Арутюнову.

— Что ж, по одной, я думаю, можно, — согласился тот. — Тем более, если с другом… — Он выразительно посмотрел на шведа. Под этим взглядом старый моряк расцвел. Не говоря больше ни слова, вынул из стенного шкафчика бутылку французского коньяку, три рюмки, апельсин. С деловым видом налил коньяк в рюмки, стараясь не пролить ни капли, затем очистил апельсин, разломил его на дольки, встал, взял свою рюмку в правую руку и торжественно произнес:

— За плавающих и путешествующих!

Арутюнов заметил, что, сказав эту фразу, швед погрустнел, на лицо его набежала тень. А может быть, он о чем-нибудь вспомнил вдруг?

Как-никак «Агнесса» была чужой территорией; советского моряка здесь должно было настораживать любое подозрительное движение, каждая внезапная перемена настроения собеседника. Поэтому, бросив предостерегающий взгляд Крейшманису, Арутюнов сказал подчеркнуто: