Чужие тайны, чужие враги - [3]

Статьи в солидных научных журналах за его подписью продолжают появляться с завидной регулярностью, это неопровержимо доказывает, что он жив-здоров. Каждый раз, наткнувшись в Интернете на его очередную публикацию, я облегченно вздыхаю, значит, с ним все в порядке, он по-прежнему творчески активен и, как всегда, блестящ, но следующая моя мысль уже не столь светла — а вот когда я был маленьким, у меня был отец…

Отец у меня, ну, очень умный. Это общее мнение. Когда я был маленьким, то слышал об этом триста раз — и от матери, и от родственников, и от знакомых отца. До сих пор стоит закрыть глаза, в голове раздается: «Видишь ли, Ваня, твой отец очень умный человек. Ты должен это понимать и ценить, твоя излишняя назойливость может помешать работе его мысли, чего допустить никак нельзя, кроме того, тебе категорически запрещено относиться критически к его поступкам и высказываниям, поскольку умные люди изначально наделены исключительно тонкой психикой, которая не готова отражать несправедливые наветы. Ты же не хочешь огорчать отца, правда, Ваня?»

До двадцати трех лет я был вполне послушным мальчиком. А потом уже никого не интересовало, обижаюсь ли я на своего отца или нет. После того, как он отправился в свободный полет, мои комментарии уже никак не могли помешать работе его мысли.

Мой отец был астрономом и, смею заметить, очень хорошим астрономом. Из тех, что могут на пальцах объяснить смысл второго закона термодинамики, но не любят рассуждать о темной материи и темной энергии. В свое время он доходчиво объяснил мне, что Мироздание открытая система, а потому рассуждать о дурацких «темных» субстанциях — дело неблагодарное. Так что нет ничего удивительного, что в последнее время его (об этом можно судить по публикациям) мало занимает основной объект астрономии — Вселенная.

Насколько я понял, для него наша Вселенная всего лишь едва различимая точка Мироздания. Наверное, его больше нельзя считать астрономом. Классическим уж точно. Могу ошибаться, но теория Хью Эверетта о многомировой интерпретации, как совокупности параллельных невзаимодействующих миров, приверженцем которой всегда был мой отец, должна рассматриваться как часть астрономии, а, может, наоборот, следует считать, что это астрономия входит в теорию Эверетта, кто их там разберет. Наверняка найдутся люди, которые точно знают, что куда входит, горящие желанием внести ясность в этот вопрос, только слушать мне их недосуг. А уж моему отцу, уверен, они интересны еще меньше, чем мне.

Глава 2 1

— Ив! С тобой все в порядке?

— Конечно!

— А что ты так рано вернулся?

— Скучно стало. Решил, что пора поработать.

Анна немедленно расстроилась. У моей жены есть одна маленькая странность — время от времени ей кажется, что у меня возникли проблемы с текстом. Кстати, это одно из немногих жизненных обстоятельств, которое доводит Анну до бешенства за считанные секунды, она склонна объяснять подобное положение исключительно потерей концентрации и моей предрасположенностью к разгильдяйству. Какие особенности в моем поведении позволяют делать столь серьезные выводы, остается загадкой, некоей тайной природы, разгадать которую я даже и не пытаюсь. Дышу, что ли, по-другому, с раздражающим присвистом, например, или нервно постукиваю пальцем по столу? Не знаю. Не обращал внимания. А вот то, что Анна очень болезненно относится к любым моим попыткам, чаще всего мнимым, предаться праздности и лени, факт вполне установленный. Это стало настоящей манией. Я неоднократно пытался объяснить ей, что литераторы обязаны время от времени задумываться над тем, что пишут, что думать такая же профессиональная обязанность писателя, как и, собственно, набор текста. Но, по-моему, Анна не поверила. Она спокойна, только когда мои пальцы бодро стучат по клавишам.

— Но почему ты тогда не работаешь?

— Почему — не работаю. Работаю.

— По-моему, ты просто сидишь с закрытыми глазами и бездельничаешь.

— Все в порядке, дорогая. Я задумался.

— Глава не получается?

— Почему ты так решила?

— Когда у тебя нет проблем с текстом, ты редко позволяешь себе задумываться. Стучишь себе по клавишам — такой бодрый, такой милый.

— Это оскорбление?

— Ну, уж прямо и оскорбление! Я бы назвала это проявлением заботы.

— Тронут. Но с текстом у меня все в порядке, я задумался о другом. К тексту это не имеет отношения.

— Ты наконец-то решился пропылесосить комнату?

— Я думал об отце. О своем отце. Я хочу его найти.

— За-ачем? — удивилась Анна.

Жена у меня — человек очень серьезный — и удивить ее задача не из простых. На этот раз это явно удалось. Жаль, что правильный ответ мне неизвестен. Не знаю, почему я вспомнил об отце. Но, во всяком случае, не потому, что почувствовал себя виноватым перед ним. С какой стати? Но было бы еще глупее утверждать, что это он провинился передо мной. Чушь собачья! Никто ни перед кем не виноват. Почему же, спрашивается, мне так хочется его увидеть именно сейчас?

— Просто захотелось, вот и все, — вынужден был я признаться, прекрасно сознавая, что Анна не удовлетворится таким ответом.

— Захотелось поговорить или только увидеть?