Чужие деньги - [54]

Относительно продажи России Корсунский соглашался: да, я ее распродал. Не из ненависти, просто я расторопнее всех подыскал покупателей. Он распространял (порой рождал) самые дурные слухи о себе — отчасти для поддержания публичного интереса к своей персоне, отчасти для того, чтобы в неправдоподобии этих слухов утонули кое-какие истинные сведения о нем, действительно представляющие для него опасность. Но в целом истинное и ложное в этом человеке переплетались так тесно, что, отделив одно от другого, вы убили бы Корсунского. Он был и тем, и не тем, за кого себя выдавал, при том что самые очевидные его приметы при ближайшем рассмотрении оказывались фикцией. Он не был бизнесменом, так как беспардонное присваивание того, что человеку нс принадлежит, не имеет никакого отношения к бизнесу. Строго говоря, он даже не был евреем, так как, согласно железному правилу иудаизма, евреем считается только тот, чья мать была еврейкой, а Корсунский этим похвастаться не мог.

Удивительное это племя — дети евреев-отцов и русских матерей! Для русских — евреи, для евреев — русские, в поисках почвы под ногами, которая другим дана изначально, а для них всегда светится недостижимостью, точно в пустыне — обетованная земля, они с младых ногтей вырабатывают в себе предприимчивость и упорство. Раннее понимание иллюзорности принадлежности к тому или иному народу рождает понимание того, насколько вообще хрупка грань между правдой и иллюзией и как часто одно подменяет собой другое. Поэтому, возмужав, представители этого племени нередко берутся за осуществление целей, которые обывательскому сознанию представляются иллюзорными, — естественно, под хохот окружающих. Постепенно, однако, хохот стихает, вчерашние насмешники озадаченно почесывают в затылках: смотри-ка ты, а ведь он добился, чего хотел…

Ничего удивительного. Такие, как Корсунский, всегда добиваются.

Когда-то он не был ни карикатурен, ни толст. Он был худеньким гибким мальчиком с карими глазами трепетной лани и выдающимися математическими способностями. Способности помогли ему сразу после окончания спецшколы попасть в Лесхоз — засекреченное учебное заведение, выпускающее специалистов для работы на космос. Из Лесхоза лежала прямая дорога на мехмат МГУ. Там Корсунский всех поразил, избрав для разработки такую малоперспективную тему, как внедрение электронно-вычислительной техники в промышленность. Электронно-вычислительные машины эпохи начала славных дел Корейского мало напоминали позднейшие компьютеры: это были нафаршированные лампами гробы, занимающие целую комнату, общались с которыми посредством продырявленных картонных табличек. Бесконечно далеки они были и от народа, и от советской промышленности, привыкшей иметь дело с лопатой да с молотком. Корсунский не пугался несоответствия средств и целей; Корсунский действовал. И победил… На Западе компьютеризация шла полным ходом; волны ее докатились и до СССР. Валентин Янкелевич, обладатель докторской степени, попал в Академию наук. Его компьютерные разработки имели ценность!

Откровенно говоря, если бы горбачевские реформы бережно сохранили то, что было лучшего в Советском Союзе, мягко переводя страну на новые, рыночные рельсы, Валентин Янкелевич превратился бы не в демона, которым журналисты пугают мирного российского обывателя, а в ангела — ангела промышленной компьютеризации. Как знать: возможно, в таких условиях он спас бы промышленность страны, вместо того чтобы ее губить, и его имя сопровождалось бы массовыми благодарностями, а не проклятиями… Но, увы, случилось то, что случилось. Своим острым взглядом академик Корсунский не мог не заметить, что реформы пробуксовывают, столкновение идеологий — коммунистической, националистической, либеральной и бог знает каких еще — грозит развалом страны. Недалек момент, когда все затрещит по швам, и то, что представлялось еще вчера несомненной истиной, отойдет в область иллюзий. А значит, надо действовать нахраписто и нагло, надо в это смутное время сколотить себе состояние, и чем крупнее, тем лучше. Ведь совесть, патриотизм и прочие красивые слова — это тоже всего лишь иллюзии, иллюзии, иллюзии…

Позавтракав в своем лондонском особняке и отложив салфетку (почему-то в Лондоне он считал необходимым завтракать, затыкая салфетку за воротник — уступка представлению о хороших манерах, впитанному из исторических романов), Корсунский откинулся на спинку стула восемнадцатого галантного века, нежа насытившееся брюшко, и перешел к. утреннему разбору корреспонденции. Помимо газет, содержавших в основном разгромные статьи о нем (Корсунский любил позабавиться), сегодня обнаружилось одно письмо, в официальном белом конверте с напечатанным адресом. Читал его Валентин Янкелевич внимательно, слегка шевеля губами, по которым, однако, нельзя было разобрать слов: просто привычка. Точно так же в школе он грыз шариковую ручку, обдумывая сложную задачу… И письмо, и сегодняшние газеты, точно сговорившись, обсуждали одно и то же. За фразами, то острыми, то обтекаемыми, маячил, точно начертанный огненными буквами, вопрос:

«Корсунский, это вы убили Питера Зернова?»