Чужая луна - [74]

Прежде всего, он отправился в западные округа. Они были сложные по рельефу местности и густо насыщены населением, что представляло для пограничников дополнительные трудности.

Здесь он познакомился с письмами, только днями отобранными у перебежчиков и адресованные Борису Савинкову. Это имя было хорошо известно Менжинскому. Талантливый, неуловимый авантюрист, отличающийся жестокой изощренностью и звериной осторожностью, он вновь засветился в России.

Из этих писем Менжинский также узнал, что в Варшаве уже создано «Информационное бюро», которым руководит брат Бориса Савинкова, Виктор. Виктор сообщал Борису, что скоро ему на помощь прибудет из Лондона в Варшаву небезызвестный международный шпион Сидней Рейли, в недавнем прошлом участник заговора Локкарта в Москве, чудом избежавший смерти.

И вот эти двое снова вставали на пути Менжинского. Они словно преследовали его. Перейдя на новую работу, он надеялся, что они навсегда исчезли из его жизни. Но не тут-то было: они снова возникли в зоне его профессиональной ответственности, словно играли с ним в прятки. Каких новых неприятностей ждать от них сейчас?

Завершив свое пребывание в западных пограничных районах, Менжинский выехал в Одессу.

Из тюрьмы Ивана Игнатьевича забирал сам Салабуда. На безлюдной ночной улице, под тусклым фонарем, он вынул из кармана револьвер, и так, чтобы видел Иван Игнатьевич, дозарядил барабан патронами и снова спрятал его, но не в карман, а засунул за пояс.

— Че? Боисси? — насмешливо посмотрев на Салабуду, спросил Иван Игнатьевич. — А там, в своей горнице, ты як коршун на курячем подворьи. Шибко боевитый.

— Но-но! Разговорчики! А то враз… при попытке к бегству! — прикрикнул на дьякона Салабуда. — И шагай шире! Плетесси… И руки за спину!

Арестант прибавил шагу, Салабуда, немного поотстав, шел следом.

Иван Игнатьевич задирал голову, разглядывал высокие дома. Такие он видел только в Константинополе. Там они были даже повыше, и на улицах, хоть днем, хоть ночью — всегда было великое множество народу. А здесь, даже не в совсем позднее время, людей почти совсем не было видно. Лишь время от времени мимо проносились пароконные пролетки, обдавая их неземными запахами. В пролетках вместе с мужчинами сидели и женщины с бесстыже оголенными ногами: там, в Константинополе, подобного не увидишь, их прохожие побили бы камнями. А здесь они вели себя непотребно: громко смеялись, что-то выкрикивали, хохотали и на всю сонную улицу орали песни.

Шли долго. С широкой улицы свернули в узкий переулок, где стояла глухая тишина, которую лишь изредка нарушал сонный лай дворовых собак. Прошли через какой-то, тоже пустовавший в эту ночную пору, базар и вышли прямо к знакомым Ивану Игнатьевичу крылатым мраморным чудищам.

В коридоре Салабуда оценивающе оглядел Ивана Игнатьевича, снял с него потертую кроличью шапку, сердито сказал:

— Ты бы хоть волосся чуток пригладил! Выглядишь, як дикобраз!

Что такое дикобразы и как они выглядят, Иван Игнатьевич не знал, но волосы, поплевав на ладони, послушно пригладил.

— Н-да! — неудовлетворенно покачав головой, вздохнул Салабуда, и они пошли вверх по лестнице, где, как помнил Иван Игнатьевич, обитало начальство.

Салабуда робко постучал, почти поскребся в дверь. Из-за нее выглянул Деремешко.

— Так что, доставил, Иван Аврамович! — светясь административным восторгом, шепотом доложил Салабуда, и добавил: — Сопротивлению не оказывал, за исключением словесного неудовольствия.

— Заводи! — велел Деремешко.

— Може, руки… на всякий случай? — все так же шепотом спросил Салабуда. Но Деремешко ничего не ответил, лишь гневно зыркнул на него и шире открыл дверь.

Салабуда взял Ивана Игнатьевича за рукав и протолкнул его впереди себя в кабинет.

За столом, на месте, где прежде сидел начальник, Иван Игнатьевич увидел крепко сбитого, уже немолодого, темнолицего усатого мужчину. Это был Менжинский.

Деремешко, присев под стенкой на крестьянскую деревянную скамейку, сказал:

— Это вот он и есть… — он перевел вопросительный взгляд на Салабуду: — Как его?

— Мотуз, Иван Аврамович! — торопливо подсказал Салабуда.

— Это я — Иван Аврамович. А его как?

— Извиняюсь. Задержанного — Иван Игнатьевич, — и, чуть понизив голос, добавил: — Выдает себя за дьякона. Фамилия, между прочим, тоже подозрительная.

«Видать, еще больший начальник, — украдкой рассматривая Менжинского, подумал Иван Игнатьевич, — Гляди-ко, как перед ним стелются!».

— Ну, здравствуйте, Иван Игнатьевич, — поздоровался Менжинский.

— И вам жить — не тужить, — ответил Иван Игнатьевич.

Менжинский на мгновенье насупился, но тут же громко расхохотался. И похвалил Ивана Игнатьевича:

— Ай, молодец! — и он обернулся к Деремешке. — Вот ведь как! Мы уже стали почти напрочь забывать исконные русские слова. «Здравствуйте» — слово-то многосмысловое. Тут вам и «будьте здоровы» и «живите здоровы, богаты, успешны». А мы в ответ глупость: «привет». Ну, еще как в футболе, в ответ тот же мячик — «Здравствуйте». Прекрасное русское слово стало ничего не выражающим звуком. А Иван Игнатьевич своим ответом напомнил нам, какое оно богатое, это русское приветствие. И какие щедрые ответы оно может вызвать.