Чужая луна - [76]

— У кажного своя работа, — согласился Иван Игнатьевич, ему захотелось заступиться за Атанаса и Косту. — У их у каждого по куче детишков. Усе — мелкота. А есть просют.

— Но-но! Защитничек! — Салабуда подумал, что сейчас самое время напомнить о себе. Заодно указать задержанному его место и тем самым как бы поддержать авторитет Менжинского. — Других спасаешь. Ты б сперва о себе подумал. Сидишь тут, понимаешь! Сказки рассказываешь! Думаешь, тут любым твоим сказкам поверят! — и он обернулся к Менжинскому. — Вы б, Вячеслав Рудольфович, прочитали прошение, что он од какого-то атамана до патриарха вез. Явная шифровка. Я и нашим шифровальщикам это письмо показывал. Все в один голос говорят: шифровка.

Менжинский словно впервые увидел Салабуду, гневно на него посмотрел и тихо спросил у Деремешко:

— Это кто такой? Почему он здесь?

Салабуда подхватился с места и, пригибаясь, словно под обстрелом, попятился к двери.

— Я в ваших комментариях не нуждаюсь, — все тем же гневным взглядом провожая его к двери, сказал Менжинский. — Занимайтесь своим делом! Пока оно у вас еще есть!

Салабуда выскользнул в коридор и неслышно закрыл за собой дверь.

А Менжинский снова вернулся к прерванному разговору:

— Вам они понравились, эти болгарские парни? — спросил он. — Мне тоже.

— А ежли понравились, пошто в тюрьму? — жестко спросил Иван Игнатьевич.

— Из-за таких вот, — Менжинский указал на дверь, за которой только что скрылся Салабуда. — Опытных людей мало, вот и допускаем ошибки. С ними разобрались, они уже плывут домой, в Болгарию.

Потом Менжинский снова стал расспрашивать Ивана Игнатьевича об их селе. Поинтересовался, много ли «некрасовцев» в Турции. И Иван Игнатьевич, видя, как внимательно и заинтересованно его слушают, рассказывал, рассказывал…

Ему все больше нравился этот новый начальник, и нравилось сидеть здесь в тепле и при хорошем освещении. Лишь иногда закрадывалась печальная мысль, что скоро все это кончится и его опять отведут в тюрьму. А закуток, который он там себе облюбовал и обжил, уже небось кем-то занят, и ему придется до утра сидеть где-то на корточках, потому что народу в камере было «под завязку» и захватить хорошее место, чтобы можно было если не поспать, то хоть подремать, вытянув ноги, казалось несбыточным.

Потом принесли чай — всем, и ему тоже. И сахару положили столько, что он сроду такого сладкого не пил.

Чай Иван Игнатьевич пил не торопясь и держал во рту его долго, чтобы вода насквозь пропиталась сладостью, и лишь после этого глотал. Так, ему казалось, он подольше растягивает удовольствие, и при этом он рассказывал неспешно, и его никто не поторапливал.

Вспомнил он давнюю стариковскую байку о том, как их прадеды перессорились с царем и пошли на него войной. И когда царь их разбил, потому что войска у него было много больше, забрали они своих жен, детей и престарелых родителей — и ушли с Кубани на Дон. Оттуда до крымского хана, но у него тоже не прижились, и двинулись дальше, на Дунай. С Дуная — в Турцию, и лишь там расселились, потому что турецкий султан наградил их превеликими привилегиями.

— И много ли в Турции русских? — спросил Менжинский.

— Ежли посчитать, то много. Скоко-то десятков сел и хуторов. Больше на азиатской стороне. Есть таки села, шо в край отуречились. Но таких обмаль. А в большости берегуть свою веру и свои обычаи уже почитай годов двести, а то и поболее. И заметь, добрый человек усе двести годов надеются до дому, в Рассею, возвернуться.

— Почему ж не возвращаются? — спросил Менжинский.

— А нельзя было. Еще Игнат Некрасов такой завет нам оставил: пока в Рассее царь, до дому не возвертаться.

— Но царя уже нет, что ж не возвращаетесь?

— Мы токмо про энто узнали. От возвернусь из Рассеи до дому, погутарим на сходе. Можа, и надумаем. Привыкли уже до Туреччины, надо ее од сердця одрынуть.

— Земля, что ли, держит?

— Могилы дедовски. Их с собой не заберешь, — и, тяжко вздохнув, он добавил: — Рано, чи чуток позднее, возвернемся.

Под конец их разговора Менжинский спросил:

— Если есть какие просьбы, пожелания, скажите. Может, сумеем вам в чем-то помочь.

— Просьба одна. Не моя токмо, от всего нашего обчества: допомогите по силе-возможности с патриархом встренуться. А боле почитай никаких просьбов и нету.

— Ну, что же! Я постараюсь! — пообещал Менжинский. — Хотя, честно вам скажу, патриарх мне не больно подчиняется. Но я попрошу, может, уважит?

И они расстались.

Ночевал Иван Игнатьевич в гостинице, в номере, обставленном дешевенькой мебелью, но с зеркалами, умывальником, ванной и даже отдельной комнаткой-туалетом. И еще с большой кроватью с толстым пружинным матрасом.

Проводил Ивана Игнатьевича в гостиницу Артем Перухин.

Когда Иван Игнатьевич остался один, он внимательно и придирчиво обследовал номер. Долго размышлял над умывальником.

С опаской покрутил вентиль, и из крана потекла вода. Он испуганно крутанул вентиль обратно, и струя иссякла.

Осмелев, он снова и снова включал и выключал воду и любовался тонкой струей, которая повиновалась легкому мановению его руки.

Затем он стал исследовать туалет. Не сразу, но разобрался и в нем. Здесь вода низвергалась шумным водопадом, словно ее с силой выливали из большого ведра. Он и здесь несколько раз нажимал на слив, но вода куда-то исчезала, каждый раз оставляя внизу только небольшое, размером с блюдечко, озерцо.