Чужак в стране чужой - [183]

В конце длинного, ярдов в пятьдесят, коридора Бен разулся сам, а затем разул и свою спутницу, удивляясь, как ей удается балансировать на одной ноге под тяжестью Пышечки. Он заметил, что Патриция успела избавиться и от носков — наверное, когда готовила змею к выступлению. За дверью, отделявшей коридор от собственно Гнезда, Пэтти остановилась, давая Бену время раздеться. Он внутренне убеждал себя расстаться с трусами, но так и не убедил. Было совершенно очевидно, что в пределах Гнезда любая одежда столь же неуместна (возможно — столь же вызывающе груба), как кованые сапоги на паркетном полу танцевального зала, об этом свидетельствовало буквально все — и предупреждающая табличка на выходе, и полное отсутствие окон, и парниковая атмосфера, и непринужденная нагота Патриции. Вдобавок все эти люди — его братья по воде, хотя он с ними и незнаком.

«Пэт сплошь покрыта татуировками, а потому не чувствует себя голой», — возразил себе Бен — и тут же разминулся у входа в гостиную с мужчиной, чье тело не прикрывали ни татуировки, ни змея. «Ты еси Бог», — вежливо сказал мужчина и проследовал в направлении «малых гнезд», совершенно не стесняясь своей наготы и не выражая ни малейшего удивления тому, что Бен одет. В гостиной на одном из широких диванов непринужденно раскинулась женщина, не прикрытая ни единым клочком материи.

Бен Какстон считал себя человеком, привычным к наготе, — к примеру, плавать нагишом гораздо удобнее. Он слышал, что в некоторых семьях практикуется нудизм, а обитатели Гнезда тоже составляли одну большую «семью» — все они приходились друг другу водяными братьями, так что чего тут вроде бы и удивительного… Да, с детства его к такому не приучали, но одна из его подруг как-то раз пригласила его в лагерь к нудистам, и минут через пять Бен совершенно свыкся с голым телом, хотя и оцарапался, обгорел на солнце и обстрекался крапивой, что большого удовольствия не доставляло. Сейчас он чувствовал, что элементарная вежливость велит ему снять этот символический фиговый листок, — и одновременно представлял себе кошмарную картину, как в комнате появляются незнакомые, вполне одетые люди. Ужас, это ж от стыда сквозь землю провалишься!

— А вот ты, Джубал, что бы сделал на моем месте ты?

— Да никак ты надеялся шокировать меня своим рассказом? — вскинул брови Джубал. — Я за свою жизнь наготы навидался. Человеческое тело бывает приятным на вид, бывает унылым — но какое все это имеет значение? Ровно никакого. Майк завел в своем доме нудистские порядки — ну и как же должен я на это реагировать? Вопить от радости? Сотрясаться в рыданиях? Мне как-то все равно.

— Кой хрен, Джубал, сейчас-то тебе легко сохранять олимпийское спокойствие. Только что-то я ни разу не видел, как ты прилюдно заголяешь свою дряблую задницу.

— Не видел и не увидишь. А что касается тебя, мне напрочь не верится, что в данном случае твое поведение мотивировалось врожденной стыдливостью. Ты боялся попасть в смешное положение, то есть испытывал приступ некоего невроза, носящего длинное псевдогреческое название.

— Чушь! Я просто не мог выбрать наиболее подобающий образ действий.

— Это вы, уважаемый, городите полную чушь! Нет, Бен, ты прекрасно знал, что тебе подобает делать, но боялся — боялся, что на тебя посмотрят как на идиота… или что вид этих обнаженных красоток вызовет у тебя галантный рефлекс. Только как-то мне грокается, что у Майка были очень серьезные причины завести такие порядки — Майк ничего не делает без причины.

— Да, конечно. Джилл просветила меня на этот счет.

Бен все еще судорожно цеплялся за свои трусы, набираясь смелости сделать решительный рывок, когда теплые, мягкие руки обвили сзади его талию.

— Бен, милый! Какая радость!

Через мгновение он уже сам сжимал Джилл в объятиях, усеивал поцелуями ее прекрасное, запрокинутое кверху лицо — и тайно благодарил судьбу, что так и не успел раздеться до конца, удержал последнюю линию обороны. Джилл рассталась со своей недавней ролью и, соответственно, поменяла «наряд Евы» на такую же, как у всех прочих жриц, мантию; впрочем, это ничуть не мешало Бену остро ощущать теплую, податливую упругость ее тела.

— У-ф-ф, — судорожно выдохнула Джилл, прервав поцелуй. — А ведь ты, котяра помоечный, и представить себе не можешь, как я по тебе скучала. Ты еси Бог.

— Ты еси Бог, — с наигранным энтузиазмом повторил Бен. — Джилл, ты невероятно похорошела!

— Конечно, — кивнула Джилл, — у нас это в порядке вещей. Нет, Бен, как же все-таки я обрадовалась, увидев тебя на параде-алле.

— Парад-алле?

— Джилл имеет в виду, — объяснила Пэт, — заключительную часть службы, где она исполняла роль первоматери, прародительницы всего сущего. Ладно, ребята, мне пора бежать.

— Забываешь заветы, Пэтти. Никогда не спеши.

— Мне надо бежать, чтобы потом не пришлось спешить. Через несколько минут начинается урок, нехорошо, чтобы ученики ждали, а тут еще нужно уложить Пышечку спать. Бен, ты поцелуешь меня на прощание? Ну пожалуйста.

И Бен Какстон впервые в своей жизни поцеловал женщину, обмотанную огромной змеей. Он справился с этой задачей настолько успешно, что под конец самым настоящим образом забыл о присутствии Джилл — и даже Пышечки.