Чужак с острова Барра - [21]

Пегги научила Рори даже большему. Она была простодушная девушка, на которой почти не отразились годы школьных занятий. Для Рори она сделалась символом заурядности Барры, и живее, чем когда-либо прежде, он чувствовал рядом с ней, что там, в широком мире, ему уготована более важная и существенная роль. Во всей этой истории на острове не было ничего похожего на любовь, которая привязала бы его к Барре. Напротив, именно в это время желание бежать отсюда переросло в твердую решимость.

Осенью и весной того года он много размышлял об этом. Он уже усвоил все, что могли дать ему маленькая школа Барры и уроки матери, и начал понимать, что, если он хочет далеко пойти в том мире, нужно каким-то образом продолжить образование.  Первым шагом будет отправиться в плавание и скопить денег Теперь море, всегда такое близкое, такое знакомое, обрело новый, заманчивый смысл, пробудило кровь викингов в жилах Рори, мучительно звало и манило его. Но пока он ничего не говорил об этом матери — был уверен, что она скажет: "Ты слишком молод, чтобы уезжать из дому".

В эту зиму он много наблюдал за казарками. Наступила весна, и махэйры Барры вновь огласились звенящими песнями жаворонков и свиристеньем зуйков. Казарки стали беспокойнее, шумнее, часто прерывали кормежку крикливыми сборищами и принимали позы, которые, как понял Рори, связаны с обрядами весенних любовных игр. Иногда они дрались — и, поднявшись на воде во весь рост, колотили друг друга вытянутыми жесткими крыльями.

Однажды теплым вечером в середине апреля Рори вновь отправился на Гусиный понаблюдать за ними. Как обычно, стаи вернулись в сумерки, но кормились нетерпеливо и поспешно. Взошла почти полная луна, и с того места, где притаился Рори, тысячи диких гусей, щиплющих траву в мерцающих водах залива, казались перчинками, рассыпанными по белой скатерти, шитой серебряными блестками Не прошло и двух часов, как большая стая взмыла в воздух и стала с криками кружить над остальными сородичами. Потом, громким гоготом призывая тысячи сидевших на воде гусей, она кругами набрала высоту, пока не показалась Рори смутной тенью в лунном сиянии. Птицы выровняли строй и высоко над морем полетели на север. И долго после того, как они скрылись из виду, к нему долетали отзвуки их трубного клича.

Едва замерли вдали последние крики первой стаи, как с воды поднялась другая, и все повторилось сначала. Одна стая сменяла другую, но вместо того, чтобы, как обычно, направиться на юг, за Гусиный остров, все они поворачивали на север. Несколько часов наблюдал Рори это зрелище, он знал, что видит массовый отлет казарок к далеким гнездовьям. Когда наконец поздно ночью он пошел домой, на водах пролива, где раньше плескались тысячи гусей, осталось лишь несколько сотен птиц.

Рори завидовал их свободе, силе их исполинских крыльев. Теперь он принял бесповоротное решение.

Он тоже покинет Барру. Он шел домой в мерцающем лунном свете, с грустью прислушиваясь к замиравшему у него за спиной мелодичному гоготу оставшихся гусей. Теперь он знал, что больше никогда не увидит больших стай, — когда осенью казарки вернутся на Барру, он будет уже далеко.

Рори шел уже семнадцатый год. Долговязый парень, шесть футов два дюйма ростом. Ничего не сказав матери, он написал в пароходную компанию в Глазго — ее суда время от времени заходили в Каслбэй — с просьбой взять его на какое-нибудь судно. Молодые парни с Гебридских островов испокон веков уходили в море и во всем мире считались хорошими моряками. Две недели спустя Рори получил ответ с рекомендацией обратиться к помощнику капитана судна, которое прибудет в Каслбэй через десять дней.

Мать сидела за ткацким станком, когда он показал ей это письмо. Она пробежала его глазами и вернула Рори. Неподвижным, невидящим взглядом долго смотрела через крошечное окошко в море. Со страхом ждал Рори ее ответа. Но когда она заговорила, то сказала только:

— Через десять дней.

Потом молча склонилась над станком, и вновь послышался его стук.

Сэмми гордился, что Рори станет моряком, но Мэри все десять дней молча занималась своим делом, никак не высказывая своих мыслей. Наступил последний день, и Рори стал укладывать свои вещи в старый холщовый вещевой мешок, которым в прежние годы пользовался отец. Мэри была одна в спальне и позвала Рори к себе. Когда он вошел, мать сидела на своей убогой кровати из жердей и веревок. Ее плечи поникли, и она казалась очень маленькой. Лицо избороздили морщины, а в волосах — преждевременная седина. Он повернулся к ней, побаиваясь, что вот сейчас начнется сцена, которой он так страшился.

В глазах Мэри сверкнули слезы. Она провела рукой по глазам, и слова ее хлынули бурным и яростным потоком.

— Ты ведь совсем мальчик, Рори, совсем мальчик. Но я рада, что ты уходишь. Рада, что уходишь от этого.. Возвращайся, когда сможешь... Я буду очень скучать... Ты — все, что у меня есть на Барре, на всем свете...

Она снова провела дрожащей рукой по глазам.

— Только никогда не возвращайся насовсем. Барра не место для тебя, ты слишком хорош для Барры. Она убьет тебя, твою душу и разум... как убила меня. Но не оставайся и моряком — ты для этого тоже слишком хорош. Развивай постоянно свой ум... Светлая голова — большая редкость. Мир нуждается в таких. И еще как, господи! Продолжай образование... Это нелегко, Рори, но ты можешь, ты должен! Я буду очень скучать по тебе...