Чур, мой дым! - [9]

В детском приемнике я жил недолго. Там я успел подружиться с Юрой Абдулиным. Он стал моим покровителем, он был старше на несколько лет. До войны Юра жил в Крыму, недалеко от Анапы. О своих родителях он ничего не рассказывал, говорил, что не знает, где они теперь. А когда кто-нибудь из взрослых пытался подробнее расспросить его о прошлом, он насупленно молчал, сузив раскосые глаза и сжав губы. Самым большим его желанием было отыскать свою младшую сестренку, которая случайно отстала от поезда, когда их везли на Урал. С тех пор Юра старался не задерживаться в одном месте. При первом же удобном случае он убегал из одного детдома в другой в поисках сестры. И теперь вот ехал в глушь, в Абсалямово, с надеждой, что встретит ее там.

Юра сидел рядом со мной на соломе, поджав ноги и кутаясь в просторный тулуп. Он отщипывал от прутика вербы белые шелковистые почки, клал их в рот, сосал, причмокивал, щурил от удовольствия веселые татарские глаза.

— Митамины, — говорил он. — Ты тоже соси. Не жуй, а соси, чтоб слюна была вкусная.

— Не, Юрка, я лучше потерплю. Уж больно горько, а есть все равно хочется.

— Хочется, хочется. Всем хочется. Ты не думай об этом. На небо смотри, на лошадь смотри, на вербы смотри, веселее станет.

— Ты, видать, парень легкого нрава. Таким жить хорошо, — сказал дядя Матвей, наш провожатый. — Видать, что и голова постарше, и места родные помогают. Ты из Татарии али из Башкирии?

— Я, дядя Матвей, нездешний, — пояснил Юрка.

— Откуда же это?

— Я в Крыму жил.

— Эвона, из-под солнышка. Тебе там, чай, хорошо было? Виноград, абрикосы ел.

— Абрикосы я не люблю. Дыню люблю. Жирная она, сладкая. Хорошие у нас дыни растут.

— Да-а, пораскидало вас, огольцов, горе мыкать, — сиплым баском посочувствовал дядя Матвей. — А наши места тоже хорошие. Я вот и сам издалече приехал, да и остался тут. Еще неделька, другая — и такой шум пойдет. Птицы прилетят. Рыба на реке разыграется. И крючками ее лови, и сетью, и мережами — ешь не хочу. До сытного времени недалеко, а теперь бы только к ужину поспеть, — весело заключил дядя Матвей и щелкнул по крупу лошади мочальным кнутом. Телега словно бы нехотя поползла в гору. Вверху показались черные приземистые дома с изгородями, с тонкими шестами скворечен над сараями.

— Это и есть Абсалямово, — пояснил дядя Матвей. — Татары здесь живут. А там вон, под горой, где река на излуке, вишь, будто холмики. Это юрты — там киргизы поселились, коней разводят. С ихними пацанами наши детдомовские вместе рыбу удят, на конях катаются, а то так по мордам друг друга нащелкают, что смех и грех. Ни к чему это баловство; киргизята народ хороший, смышленый, ловкий. От горшка два вершка, а так прытко на конях скачут, за гриву держатся — не оторвешь. А теперь глядите по левую сторону. Во-она Урал начинается, горы да леса. Вот где раздолье. Цветы, ягоды, вишня. Не, не горюйте, наши места редкостные. Лето переживем, а там, глядишь, и война кончится.

Как только лошадка втянула телегу на пригорок, я действительно увидел совсем невдалеке от нас покатые, еще заснеженные хребты. Они плавно поднимались вверх за полями и перелесками.

— А вон и наше жилье, — показал кнутовищем дядя Матвей на высокую каменную изгородь, за которой друг против друга стояли четыре дома, три каменных и длинных, а один двухэтажный, наполовину деревянный.

— В этой крепости когда-то сторожевые казаки жили, — пояснил дядя Матвей. — Место удобное. Раньше всех солнышко встречаем и позже всех провожаем. Любуйся окрест на все четыре стороны.

И наш кряжистый разговорчивый провожатый на самом деле стал не спеша оглядываться. А мы с Юркой смотрели теперь только вперед — на красную кирпичную стену, на распахнутые чугунные ворота, в которые упиралась широкая деревенская улица. Мне не очень-то понравились массивные строения с черепичными крышами, и тишина, и безлюдье. К тому же еще заунывно поскрипывала телега. Что-то заброшенное, отгороженное от всего мира, неприветливое чудилось там, впереди, в старой казачьей крепости.

Казалось, что никого там нет, никто нас не ждет. Но как только мы въехали на территорию детдома и остановились посреди широкого двора, к нам шумно побежали мальчишки. Они были в шапках, в фуфайках. Бежали со свистом, с криками. Они походили на больших серых скачущих птиц. Было непонятно, что их заставляло так мчаться к нам — любопытство, гостеприимство или желание смять нас вместе с телегой.

Я на всякий случай подвинулся поближе к Юре: он был хоть и невысокого роста, но очень сильный.

— Не дрейфь, — сказал Юра.

— Принимайте дружков, — крикнул мальчикам дядя Матвей. Он бросил вожжи на круп лошади и зашагал к дому с высоким крыльцом.

Ребята обступили телегу, молча стали разглядывать нас, а мы разглядывали их. Я смотрел на их лица: они были разные — угрюмые, веселые, ехидные, простодушные, озабоченные. Я старался разглядеть в глазах встречающих доверчивость и дружбу, старался и сам внушить своим взглядом, что я очень хочу видеть в каждом из них товарища или покровителя, но никак не врага. Я совсем не хотел задираться. Уже по детскому приемнику я знал, что от первой встречи зависит многое, и если не понравишься, то ребята не допустят ни к своим играм, ни к своим тайнам.