Чур, мой дым! - [15]
Никто не знал слов песни о молодом солдате и его любимой девушке, но протяжная, чуть-чуть грустная мелодия сразу понравилась нам, и многие без слов начали подпевать Анне Андреевне.
И тут мы услышали чей-то звонкий, чистый мальчишеский голос:
Кто это? Кто еще, кроме учительницы, знает песню итак хорошо поет?
Все посмотрели в дальний угол комнаты. Там постель Дульщика. Маленькая фигурка скрючилась под одеялом. Это поет он. Ребята удивленно переглянулись, но никто не пошутил, не швырнул ботинком в Славку, и даже Клешня цыкнул на Рыжего, когда тот слишком громко скрипнул кроватью.
Закутав ноги одеялом, я прислонился спиной к прохладной стене. Издалека сквозь окна смотрели на меня звезды — белые, голубые, зеленые, они то разгорались, то съеживались, торопливо вбирая в себя короткие серебристые лучи.
— У тебя хороший голос, Слава, — ласково сказала Анна Андреевна, закончив песню.
«Да, у него действительно хороший голос, — подумал я с легкой завистью. — Я бы, наверное, тоже мог петь не хуже, как мой отец. И тогда Анна Андреевна похвалила бы меня».
начал я едва слышно, но не стал дальше петь, а подумал, что та девушка и есть Анна Андреевна, что песня, наверное, про нее. И еще мне показалось, будто я уже где-то слышал голос учительницы, он очень похож на голос моей матери. А вдруг она жила в Ленинграде недалеко от нашего дома? А вдруг она хорошо знала моих родителей?! А вдруг!.. Нет, не может быть…
Но почему не может быть?.. Тетя рассказывала, что у меня были не только братья, но и сестренка. Она говорила, что все они умерли. А вдруг нет, не все, вдруг это моя старшая сестра, которая выжила?!
Я просто очумел от, такой догадки. Я чуть было не подбежал к Анне Андреевне, едва сдержался и так начал всматриваться в ее лицо, так мне хотелось поймать ее взгляд, что учительница, словно почувствовав это, ненадолго задержалась возле моей кровати и как будто только мне одному сказала:
— А теперь спите. Спокойной вам ночи, мальчики.
Долго еще не могла угомониться наша группа. Смущенного и растерянного от общего внимания Дульщика упросили спеть еще раз новую песню, потом все стали вспоминать довоенное время, загадывали, когда же кончится война и за нами приедут родственники. Но дольше всего говорили о новой учительнице, о ее голосе, манерах, о голубом платье. Я тоже вместе со всеми обсуждал встречу с Анной Андреевной. Говорил с жаром и, всякий раз отстаивая ее достоинства, старался намекнуть на пока еще таинственное и удивительное событие, которое может вскоре произойти. И чем больше я расхваливал учительницу, тем тверже был уверен в своем предположении. «Ну конечно же, она моя сестра — и все узнают об этом».
Я так был взволнован, что потихоньку вышел из комнаты в коридор.
За стеклами светила луна, гортанно и печально кричали невдалеке две птицы. Вскрикнет одна — и сейчас же ей в ответ другая.
Я испугался, повернул назад к двери. И вдруг услышал знакомые ритмичные постукивания колотушки. По широкому двору, по росной траве шел в меховой поддевке сутулый и огромный дядя Матвей. Он шагал медленно, грузно. Из стороны в сторону покачивались длинные уши бараньей шапки.
Мне захотелось выбежать на улицу и рассказать доброму дяде Матвею о своем неожиданном счастье, но около турника я увидел тоненькую фигурку Анны Андреевны и смутился. Решил, что потерплю одну ночь, а завтра сам пойду к ней и признаюсь во всем.
Дульщик
Я стеснялся подойти к Анне Андреевне и рассказать ей о своей догадке, но мне очень хотелось совершить что-нибудь такое, из-за чего она обратила бы на меня особое внимание, как на Дульщика. Ему, правда, от этого стало еще труднее жить в детдоме. Клешня старался унизить его при каждом удобном случае. Он не придирался к нему только при Анне Андреевне. При ней он вообще затихал, становился смирным и послушным. Учительница обращалась к нему негромко, мягко, но никто так не краснел при этом, никто так не рвался поскорей выполнить ее поручение, как он. С ним что-то произошло, а что — я еще не мог понять.
Да и со всеми нами происходило что-то непонятное. Ребята стали рассеянными, мечтательными и в то же время более раздражительными. Сердились друг на друга по каждому пустяку. А особенно всех выводило из себя хотя бы незначительное принижение его достоинств. Стоило сказать совсем обычное «молчи, дурак» или «ладно тебе, криволапый», как обиженный или находил для тебя еще более обидные слова, или лез драться. Даже маленькие, которым не исполнилось и восьми лет, заметно изменились.
Эта перемена, произошедшая со всеми нами, совпала с наступлением лета. Уже давно сошел снег, подсохла земля; уже первые смельчаки «разогрели» воду — выкупались в нашей неширокой, но очень рыбной реке Ик; уже дядя Матвей прошел с плугом все наши подсобные поля и в черные рыхлые борозды мы положили проросшие картофелины; уже около турника были общипаны все листья пресной травки, а ребята давно стреляли из луков, играли в войну на горе возле бани. Заядлые рыболовы уходили теперь чуть ли не на целый день к своим излюбленным местам.
