Чумные ночи - [189]

Пока супруги беседовали на эти темы, в городе ежедневно умирало около сорока человек. Несомненно, то были самые страшные, самые горькие дни в истории мингерской нации. У людей не осталось уже никакого доверия к государству, им уже не хотелось искать спасителя, за которым можно было бы пойти, позабыв о своих бедах. Пакизе-султан и доктор Нури поняли, до чего дурной оборот приняли дела, когда узнали о поимке и казни бывшего губернатора. Образ покачивающегося на виселице тела Сами-паши долгое время не шел у них из головы. На некоторое время они совсем перестали смеяться, очень мало говорили друг с другом и ничего не ели – так им было тоскливо. Доктору Нури очень хотелось своими глазами увидеть, что происходит в городе, как он изменился после отмены карантинных мер.

Через два дня они снова заметили у своего окна все ту же зловещую ворону и вскоре узнали, что на этот раз Ниметуллах-эфенди повесил аптекаря Никифороса.

– Теперь я любой ценой хочу вернуться в Стамбул! – сказала Пакизе-султан мужу. Потом бросилась ему на шею и заплакала. – Вы же понимаете, что очередь, наверное, за нами?

– Напротив, после всех этих жестокостей они испугаются реакции мирового общественного мнения, – убежденно ответил доктор Нури. – Ваши страхи и подозрения напрасны. Наоборот, с нами теперь будут обращаться лучше! Потому что другого выхода, кроме как снова ввести карантин, просто нет. – Это он сказал только для того, чтобы утешить супругу, а потом прибавил: – Не беспокойтесь, я узнаю у кого-нибудь, за что осудили и казнили аптекаря Никифороса.

Изучая содержимое папки Сами-паши, супруги убедились, что мингерская тайная полиция владела ответами на вопросы, о которых они никогда даже не задумывались, а если и задумывались, то ненадолго. Согласно докладам, в разное время полученным начальником Надзорного управления, где-то в горах действительно (то есть это была не легенда) жила группа детей, как турок, так и греков, которые лишились родных во время эпидемии, сбежали из города и отыскивали себе пропитание, ловя рыбу, собирая фрукты и съедобные травы. Однако где именно, в какой пещере или заброшенном поместье они нашли убежище, было неведомо.

Во время обыска холостяцкого дома в квартале Верхний Турунчлар, где укрывались люди Рамиза, был найден амулет, снятый Бонковским-пашой с шеи покойного отца Зейнеп, тюремщика Байрама-эфенди. Эта неопровержимая улика могла бы привести убийц главного санитарного инспектора на виселицу. (Известно, что в дни правления шейха Хамдуллаха члены шайки были то ли выпущены на свободу, то ли сбежали при попустительстве охраны.)

Из папки следовало, что аптекарь Никифорос был осведомителем Абдул-Хамида. Ему, как и начальнику Надзорного управления, приходили шифрованные телеграммы, поэтому осудили аптекаря за то, что он получал непосредственные указания из дворца Йылдыз, – хотя при османской власти этим, скорее, можно было бы гордиться. После провозглашения Свободы и Независимости такая деталь биографии, возможно, и не стала чем-то постыдным, однако могла быть использована против человека. С другой стороны, супруги пришли к выводу, что, хотя аптекарь Никифорос и не снабдил помощника повара крысиным ядом, именно он научил юношу, как, не привлекая внимания, добыть нужное количество мышьяка в других аптеках и зелейных лавках. Пакизе-султан была уверена, что эту идею подсказал Никифоросу Абдул-Хамид. (В чем аптекарь признался под пытками перед казнью, они не знали, и нам это тоже неизвестно.)

Другой, и совершенно неожиданной, виной аптекаря Никифороса было оскорбление мингерского флага; оно послужило отягчающим обстоятельством. На самом деле он был очень рад и горд, что имел прямое отношение к знамени, которым размахивал Командующий Камиль, объявляя всему миру о том, что на Мингере свершилась революция. Аптекарь захотел украсить свою витрину похожими на флаг рекламными полотнищами. Понятное дело, он вовсе не собирался, в противоположность тому, что писали доносчики, посмеяться над флагом, который сам же и придумал. Поскольку в то время от чумы умирало по сорок – пятьдесят человек в день, о незаконности, необоснованности и жестокости казни не говорил почти никто, разве что некоторые греки, в очередной раз пожалевшие о том, что не сбежали с острова до объявления карантина. Они были перепуганы и стали крепче прежнего запирать свои двери.

Еще до кончины Командующего начальник Надзорного управления полностью раскрыл все обстоятельства убийств, но не успел перейти к арестам, так как к власти пришел шейх Хамдуллах и сам Мазхар-эфенди попал за решетку. По его мнению, смутьяны, враги Сами-паши и противники карантина, то есть Рамиз и его люди, планировали разом отравить чуреками губернатора, начальника гарнизона, карантинных врачей и других высокопоставленных лиц, когда те съедутся в гарнизон. (Одно время яд собирались добавить и в кофе.) Доказать, что Абдул-Хамид одобрил эту дерзкую затею или знал о ней, представлялось невозможным, да и поверить в это было трудно; но, во всяком случае, аптекарь Никифорос, лучше всех знавший, где, в каких лавках Арказа торгуют мышьяком, время от времени отправлял султану телеграммы.