Чумные ночи - [176]

На следующее утро, узнав о том, что состояние главы государства ухудшилось, а количество умерших накануне увеличилось до сорока восьми человек, Сами-паша сказал: «Теперь остается только уповать на Аллаха!»

Однако через час они с Мазхаром-эфенди решили, что, может быть, стоит нанести визит в Девичью башню. В полдень Сами-паша сел в лодку (ту самую, что в начале нашей книги в предрассветных сумерках доставила Бонковского-пашу с «Азизийе» на берег острова) и пустился в путь. Поскольку из-за последних политических событий и роста смертности к острову окончательно перестали подходить пароходы, в Девичьей башне на тот момент содержались только чиновники, сохранившие верность Стамбулу. Сами-паша заранее ежился при мысли о том, что они начнут намекать на его «измену Родине». Поэтому он встретился только с Хади, помощником так и не успевшего вступить в должность нового губернатора, и для начала заверил, что все его, Сами-паши, действия были предприняты лишь в интересах подданных его величества, ради сбережения их жизней и здоровья. Затем он перешел к главному: положение дел на острове крайне плохое, но он может посадить Хади-бея и чиновников-турок на какой-нибудь корабль и отправить их на Крит, откуда они смогут вернуться в Стамбул. Взамен, осторожно прибавил Сами-паша, они должны передать, что Командующий просит правительство империи снять блокаду и прислать на остров военную помощь, чтобы можно было наконец покончить с эпидемией.

В своих воспоминаниях Хади-бей с иронией пишет, что в тот момент они с Сами-пашой напоминали не двух высокопоставленных чиновников Османской империи, а требующего выкуп пирата и его пленника. Увы, план Сами-паши был совершенно несбыточным: даже если бы удалось отыскать судно, готовое доставить их на Крит, прорвав блокаду, в Стамбуле никто и не подумал бы действовать по указке подозрительных беженцев с Мингера. В любом случае до Стамбула удалось бы добраться не раньше чем через неделю. В конце концов премьер-министр, кажется, и сам понял всю абсурдность своего предложения и внезапно (как будто ему в голову пришла какая-то новая мысль) прервал переговоры, сел в лодку и вернулся в порт.

С моря Арказ выглядел невыносимо печальным. Не было видно ни души, все замерло. День был облачный, город стал совершенно серым, из него словно ушла жизнь. Только в двух местах тянулся к небу синеватый дым, вот и все! Гребец терпеливо налегал на весла. Море выглядело темным и страшным. Конечно, когда-нибудь эпидемия кончится, вернутся цвета, остров оживет и станет еще краше, чем прежде. А до тех пор, думал Сами-паша, лучше бы вовсе не видеть эту кладбищенскую тоску.

В то самое время, когда Сами-паша плыл в лодке, на третьем этаже отеля «Сплендид палас», через четыре дня после своей жены, скончался от чумы основатель мингерского государства, Командующий Камиль-паша. Присутствовал при этом только секретарь, записывавший все слова умирающего. Доктор Нури сидел на втором этаже.

Согласно записям секретаря, в последние два часа своей жизни Командующий Камиль произнес две тысячи слов по-турецки и сто двадцать девять по-мингерски (не считая повторений). Этот двуязычный свод впоследствии получит название «Слова Командующего», и сегодня его можно встретить на Мингере повсюду: на стенах государственных учреждений, на плакатах, марках и календарях, его используют при обучении алфавиту и азбуке Морзе. В первом мингерском словаре сто двадцать девять «Слов Командующего» выделены особым шрифтом. В наши дни даже человек, прежде ни разу не слышавший мингерского языка, приехав хотя бы на три дня в Арказ, легко и непринужденно выучит эти сто двадцать девять слов наизусть, ибо они будут встречать его повсюду.

Некоторые из слов, произнесенных Командующим на пороге смерти, свидетельствуют о поэтичности и сентиментальности его души («пламя», «мечта», «мама»); другие выражают чувства великого человека («тьма», «печаль», «замо́к»); третьи дают понять, что на самом деле он находился в сознании и, возможно, пытался сообщить о каких-то своих потребностях («дверь», «полотенце», «стакан»).

Некоторые писатели, историки и политики высказывали мнение, будто упоминание Командующим сапог и броненосцев следует трактовать в том смысле, что основатель государства в последние мгновения своей жизни, уже не имея сил связно говорить, планировал посадить Карантинный отряд в лодки и отправить их на захват кораблей великих держав.

У Старой Каменной пристани Сами-пашу встретил кучер Зекерия. Вернувшись в Дом правительства, премьер-министр обнаружил, что подчиненные его чем-то сильно встревожены. Мазхар-эфенди (он ушел из отеля, оставив Командующего на попечение доктора Нури) сообщил ему поразительную новость: этой ночью шейх Хамдуллах сбежал из «Констанца».

Или же его выкрали – тут полной ясности не было. Во всяком случае, шейх не оказал похитителям сопротивления. Получается, он просто взял и ушел? Но ведь это было невозможно, и Сами-паша не верил, что шейх Хамдуллах мог так поступить. Других новостей не имелось. Никто пока не взял на себя ответственности за похищение. Злоумышленники вполне могли подвергнуть шейха пыткам и убить, как Бонковского, а обвинят в этом его, Сами-пашу.