Чумные ночи - [164]

Из Хрисополитиссы принесли вести о том, что два дня назад во дворах снова стали находить дохлых крыс. Представители кварталов, в чьи обязанности входило следить за соблюдением карантинных запретов и сообщать, где прячутся от врачей больные и какие дома и улицы следует подвергнуть дезинфекции, через некоторое время становились посредниками, доносящими до властей жалобы народа на карантинные меры. В тот день Командующий отчитал безответственного и глупого «представителя», который утверждал, что одного кузнеца из Кофуньи отправили в крепостной изолятор, хотя он вовсе не был болен: «А ты где был, когда произошла ошибка? Твоя задача не порицать власти, а вразумлять тех, кто нарушает карантинные запреты!»

Народ не так уж сильно злился на квартальных представителей по той причине, что его гнев вызывали в первую очередь солдаты Карантинного отряда. Ведь свои же, знакомые парни, а такое себе позволяют! После провозглашения нового государства солдаты вели себя еще жестче, и народ гневался еще пуще, тем более что смертность все не сокращалась. «Выходит, зря мы терпели все эти тяготы, притеснения и грубость!» – говорили люди в мусульманских кварталах.

Представитель Верхнего Турунчлара, правда, рассказал, что ему почти не поступает жалоб на Карантинный отряд, но лишь по той причине, что народа в квартале осталось не так уж много. Семьи, жившие неподалеку от огневой ямы, одна за другой перебрались в другие места, подальше от запаха гари. На той стороне квартала, что выходила к Новому мусульманскому кладбищу, тоже было неспокойно, снова народ изъявлял недовольство: шли одна за другой погребальные процессии, а по ночам на кладбище приходили бродячие собаки. Одни дрались между собой, другие разрывали могилы, добирались до человеческих останков и разносили заразу. Ходили слухи о корабле под красными парусами, который должен всех спасти. Но никаких серьезных происшествий в квартале не было, разве что умер один одеяльщик, у которого не имелось семьи.

Представители Вавлы, Герме и Чите сразу дали понять новому правительству и самому Командующему, что оптимизм властей не оправдан. В Вавле, то есть на улицах вокруг военной школы, больницы «Хамидийе» и мечети Слепого Мехмеда-паши, болезнь забирала все больше и больше жизней, и это подрывало авторитет и подтачивало силу любой власти, что старой, что новой. По настоянию Сами-паши и с одобрения врачей было решено, что следует покончить с распространением болезни хотя бы в этом находящемся на самом виду квартале, для чего направить солдат осматривать задние дворы, время от времени на долгий срок окружать некоторые улицы санитарным кордоном, а для защиты пустых домов (каковых было немного) от воров, бродяг и больных заколотить двери и окна большими гвоздями, как делали в начале карантина. На предание огню зараженных домов и свалок, приговоренных в первые дни существования нового государства, потребовалась неделя. Сожжение каждого дома вызывало гнев окрестных жителей. Сами-паша не хотел взваливать на себя новые непопулярные решения и ждал приказа от Командующего.

А Командующий, пока шли все эти обсуждения, смотрел в окно на виднеющийся среди крыш «Сплендид палас» и мечтал сбежать туда, к ожидающей его Зейнеп. О красноте у нее в паху знал лишь он один. Если сейчас же броситься к жене, обнять ее, упасть вместе с ней в постель и обо всем забыть, то, наверное, удастся избавиться и от мыслей о том, что это покраснение может обернуться чумным бубоном.

Если Зейнеп заболела, то, весьма вероятно, заразится и он. Наверное, нужно было бы оставить ее, переехать в другое место – но он не мог этого сделать. Вот такие мысли одолевали Командующего, и ему все сложнее было следить за ходом совещания. А ведь сам он всегда так злился на тех, кого страх перед чумой лишал способности принимать верные решения, – точно так же, как на солдат, впадавших в панику, когда неприятель переходил в массированное наступление. Теперь же он вел себя как они. А надо было сохранять хладнокровие.

Несмотря на масштабы эпидемии и страх смерти, часть горожан, и мусульмане и христиане, не потеряли мужества и даже до самого конца сохраняли любовь к ближним; и если многие думали лишь о собственном спасении, то другие, подвергая опасности собственную жизнь, ходили в зараженные дома и ухаживали за корчащимися в муках больными. Находились даже такие добрые души, которые пытались успокоить и утешить сумасшедших, вопящих на всю улицу о том, что город низвергся в ад. Много их было – людей, еще не забывших, что такое братство, дружба, добрососедство.

Каждый день их умирало по двадцать – двадцать пять человек, но те, что были еще здоровы, навещали родственников покойных, чтобы выразить им соболезнования. После объявления карантина они стали редко показываться на улице, но в дома умерших, на заупокойный намаз, на похороны ходили, ибо были привязаны к своим семьям, соседям, общине, то есть были хорошими, добрыми людьми; ходили и, увы, способствовали дальнейшему распространению болезни. В конце июля улицы мингерской столицы, в отличие от улиц Бомбея или Гонконга, притихших от страха перед третьей эпидемией чумы, не пустовали. Всегда где-нибудь можно было заметить добросердечных мужчин-мусульман, спешащих с одних похорон на другие, из одного дома в другой.