Чума - [23]

A pestilence isn't a thing made to man's measure; therefore we tell ourselves that pestilence is a mere bogy of the mind, a bad dream that will pass away.	Стихийное бедствие не по мерке человеку, потому-то и считается, что бедствие - это нечто ирреальное, что оно-де дурной сон, который скоро пройдет.
But it doesn't always pass away and, from one bad dream to another, it is men who pass away, and the humanists first of all, because they haven't taken their precautions.	Но не сон кончается, а от одного дурного сна к другому кончаются люди, и в первую очередь гуманисты, потому что они пренебрегают мерами предосторожности.
Our townsfolk were not more to blame than others; they forgot to be modest, that was all, and thought that everything still was possible for them; which presupposed that pestilences were impossible.	В этом отношении наши сограждане были повинны не больше других людей, просто они забыли о скромности и полагали, что для них еще все возможно, тем самым предполагая, что стихийные бедствия невозможны.
They went on doing business, arranged for journeys, and formed views.	Они по-прежнему делали дела, готовились к путешествиям и имели свои собственные мнения.
How should they have given a thought to anything like plague, which rules out any future, cancels journeys, silences the exchange of views.	Как же могли они поверить в чуму, которая разом отменяет будущее, все поездки и споры?

They fancied themselves free, and no one will ever be free so long as there are pestilences.	Они считали себя свободными, но никто никогда не будет свободен, пока существуют бедствия.
Indeed, even after Dr. Rieux had admitted in his friend's company that a handful of persons, scattered about the town, had without warning died of plague, the danger still remained fantastically unreal.	И даже когда сам доктор Риэ признался своему другу Кастелю, что в разных частях города с десяток больных без всякого предупреждения взяли и скончались от чумы, опасность по-прежнему казалась ему нереальной.
For the simple reason that, when a man is a doctor, he comes to have his own ideas of physical suffering, and to acquire somewhat more imagination than the average.	Просто, если ты врач, у тебя составилось определенное представление о страдании и это как-то подхлестывает твое воображение.
Looking from his window at the town, outwardly quite unchanged, the doctor felt little more than a faint qualm for the future, a vague unease.	И, глядя в окно на свой город, который ничуть не изменился, вряд ли доктор почувствовал, как в нем зарождается то легкое отвращение перед будущим, что зовется тревогой.
He tried to recall what he had read about the disease.	Он попытался мысленно свести в одно все свои сведения об этом заболевании.
Figures floated across his memory, and he recalled that some thirty or so great plagues known to history had accounted for nearly a hundred million deaths.	В памяти беспорядочно всплывали цифры, и он твердил про себя, что истории известно примерно три десятка больших эпидемий чумы, унесших сто миллионов человек.
But what are a hundred million deaths?	Но что такое сто миллионов мертвецов?
When one has served in a war, one hardly knows what a dead man is, after a while.	Пройдя войну, с трудом представляешь себе даже, что такое один мертвец.
And since a dead man has no substance unless one has actually seen him dead, a hundred million corpses broadcast through history are no more than a puff of smoke in the imagination.	И поскольку мертвый человек приобретает в твоих глазах весомость, только если ты видел его мертвым, то сто миллионов трупов, рассеянных по всей истории человечества, в сущности, дымка, застилающая воображение.
The doctor remembered the plague at Constantinople that, according to Procopius, caused ten thousand deaths in a single day.	Доктор припомнил, что, по утверждению Прокопия, чума в Константинополе уносила ежедневно десять тысяч человек.
Ten thousand dead made about five times the audience in a biggish cinema.	Десять тысяч мертвецов - это в пять раз больше, чем, скажем, зрителей крупного кинотеатра.
Yes, that was how it should be done.	Вот что следовало бы сделать.
You should collect the people at the exits of five picture-houses, you should lead them to a city square and make them die in heaps if you wanted to get a clear notion of what it means. Then at least you could add some familiar faces to the anonymous mass.	Собрать людей при выходе из пяти кинотеатров, свести их на городскую площадь и умертвить всех разом - тогда можно было бы себе все это яснее представить, можно было бы различить в этой безликой толпе знакомые лица.
But naturally that was impossible to put into practice; moreover, what man knows ten thousand faces?	Но проект этот неосуществим, да и кто знает десять тысяч человек?
In any case the figures of those old historians, like Procopius, weren't to be relied on; that was common knowledge.	К тому же люди, подобные Прокопию, как известно, считать не умели.

Seventy years ago, at Canton, forty thousand rats died of plague before the disease spread to the inhabitants.