Чукотскіе разсказы - [12]

— А-а! — откликнулись дѣти. — Глухія стѣны!

— Какъ же взойдемъ? — спросилъ женатый братъ холостого. — Входа нѣтъ!..

— Правда, нѣтъ? — спросила дѣвочка.

— «Ужо, ужо!» — говоритъ холостой братъ, — продолжала старуха, хитро прищуривая лѣвый глазъ. — И я говорю: ужо, ужо!

— Холостой братъ помочилъ палецъ въ слюнѣ, обвелъ желѣзно-яичный домъ по самой серединѣ: домъ раскололся. Снялъ верхушку, какъ блюдце, поставилъ на землю.

— А что было въ домѣ? — нетерпѣливо спросила дѣвочка.

— Тамъ жила орлица-великанша, — сказала Анека. — А ты не забѣгай, не то перестану!

Сказка продолжалась обычнымъ путемъ, Двое странствующихъ братьевъ попросили орлицу-великаншу унять вѣтеръ. Она начала было соскабливать небо аутомъ[25], но потомъ вдругъ разсердилась на нескромность старшаго брата, подсмотрѣвшаго ея голыя икры, и схвативъ обоихъ странниковъ за ноги, забросила ихъ на третью вселенную. Тамъ они нашли дѣвичій шатеръ, стали играть съ дѣвушками въ мячъ и пробили мячъ. Оттуда опять вылетѣлъ вѣтеръ и унесъ ихъ съ собой. Онъ принесъ ихъ на берегъ моря, гдѣ старикъ, величиной съ мизинецъ, тесалъ полозья гаткой[26], ручка котораго была сдѣлана изъ цѣлой лиственницы, а лезвее имѣло въ ширину размахъ человѣческихъ рукъ. Они спрятались отъ вѣтра въ его брюхѣ, вышли изо рта и подкрѣпили силы стружками отъ его работы, которыя оказались стружками рыбы. Послѣ этого братья встрѣтили еще много различныхъ приключеній, при чемъ вѣтеръ и спасеніе отъ него постоянно играли выдающуюся роль. Въ концѣ концовъ они нашли стадо дикихъ оленей и, обремененные добычей, благополучно, вернулись домой.

Дѣти слушали, стараясь не проронить ни слова, но старая Рынтына нетерпѣливо пожала плечами.

— Будто это правда! — презрительно сказала она. — Такъ себѣ, бабья болтовня! Вотъ у насъ въ Иченѣ[27] старухи разсказываютъ. Вотъ сказки! Кто начнетъ говорить — нѣтъ конца. Спать хочется, а отстать неохота. Что спать! Изъ полога никто не хочетъ вылѣзть. Чай сварить некому. Такъ и сидимъ кругомъ съ разинутыми ртами… Говоритъ, говоритъ, словно клубокъ мотаетъ, до утра не оборветъ нитку, а ни одного слова не скажетъ мимо.

Непріязнь Рынтыны къ чужеземкѣ простиралась и на ея разсказы, хотя старая Анека, пожалуй, не уступала и иченскимъ сказочницамъ. Сама Рынтына не могла, повидимому, запомнить ни одного разсказа своихъ хваленыхъ старухъ, и дѣти даже не пробовали обращаться къ ней по этому поводу. Видя, какъ лицо ея дочери обращается къ ненавистной чужеземкѣ, она ощущала настоящія муки ревности.

Лицо Анеки приняло довольно кислое выраженіе, и она уже хотѣла огрызнуться въ отвѣтъ, но вниманіе ея было отвлечено шумомъ въ шатрѣ. Это Яякъ и Коравія возвращались съ кормежки. Собираясь войти въ пологъ, они съ ожесточеніемъ выколачивали снѣжную пыль изъ своей одежды особыми роговыми колотушками. Черезъ нѣсколько минутъ оба они пролѣзли въ пологъ. Коравія тоже озябъ и хотѣлъ согрѣться.

— Наружные!.. Бабы! — закричалъ старикъ, какъ только они усѣлись по мѣстамъ. — Что же чай? Торопитесь! Гость замерзъ!

— Ну, метель! — говорилъ Яякъ, отдуваясь и отфыркиваясь. — Слѣпитъ, зарываетъ голову!

Онъ на время забылъ объ условіяхъ торга и думалъ теперь о томъ, скоро ли пройдетъ вьюга и останется ли въ живыхъ его упряжка.

— А что собаки? — спросилъ Кителькутъ.

— Худо! — сказалъ Коравія. — Только жиръ съѣли, мяса не грызутъ.

— Плохо! — подтвердилъ старикъ. — Высохнутъ на одномъ жирѣ.

— Охъ! — сказалъ Яякъ, помолчавъ. — Когда же перестанетъ вѣтеръ? Хотя бы кто-нибудь пошаманилъ на встрѣчу.

Лицо Кителькута опять омрачилось. Онъ съ опасеніемъ взглянулъ на сына, который, повидимому, спалъ и не поднялъ головы, чтобы взглянуть на пришедшихъ.

— Наружные! Го! — закричалъ онъ, чтобы отвлечь разговоръ въ другую сторону. — Закуску, ѣду! Живо!

— Вы! кто-нибудь! — настаивалъ Яякъ. — Неужели никто изъ васъ не умѣетъ унять этотъ вѣтеръ? На нашей землѣ было бы, ему бы не дали такъ безумствовать.

Женщины, бывшія въ наружномъ отдѣленіи, просунули сквозь входную полу деревянные лотки съ ѣдой. Угощеніе было обильное и разнообразное. Видно было, что Кителькутовы охотники имѣютъ удачу въ каждомъ промыслѣ. Тутъ былъ твердый моржовый жиръ, нарѣзанный ломтиками, китовая кожа, бѣлая и плотная, мясо дикихъ оленей, замороженное, растолченное въ порошокъ и смѣшанное съ застывшимъ топленымъ саломъ, и тому подобные деликатесы. Рынтына разставила лотки на тюленьей шкурѣ по срединѣ полога, и всѣ присутствующіе пододвинулись ближе. Только Нуватъ, котораго старикъ попробовалъ разбудить, промычалъ что-то непонятное и отвернулся къ стѣнѣ. Онъ не хотѣлъ ѣсть. Мужчины и женщины ѣли пальцами, обмакивая каждый кусокъ въ большую чашу тюленьей ворвани, поставленную между лотками. Анека ѣла не менѣе жадно, чѣмъ другіе, но лицо ея было мрачно.

— Видишь! — сказала она вдругъ на своемъ родномъ языкѣ, въ то же время прожевывая кусокъ. — Весь жиръ оставили себѣ. Намъ даютъ самое худое.

— Перестань, — сказалъ Уквунъ тоже по-керецки. — Набивай лучше брюхо!

Онъ, собственно, раздѣлялъ неудовольствіе своей жены, но у него не хватало духу для такого смѣлаго протеста. Кителькутъ, въ свою очередь, нахмурился.