, жесть!
Дух революции безутешен, он перестает отвечать сам себе. Но тут же задает вопросы вновь и вновь. Он знает: не быть революции просто не могло. Но вот зачем она докатилась до Чукотки, где олени снуют туда-сюда, и песцы слабо тявкают, и медведи по временам становятся людоедами, а по временам – ничего страшного, просто рыба у них в пасти, и всё!
Наконец затвердив окончательно: только для него одного все, что минуло, здесь и было! Только для того, чтоб завывал и крутился он волчком у своего же гранитного постамента, стараясь доказать не спрятавшейся вовремя парочке: он не бандит, он незлобивый предревкома и красный кооператор, – один из низких духов революции, дух Зяблух, сникает.
Тут кончается и метель.
От саднящей тоски ухода, от страшного сжатия своего воздушного тела дух Зяблух, дух мятежей и смут, дух недовольства и грязноватых воспарений, вдруг рассыпается на ветерки с когтями. И уходит, завиваясь хвостами, к Анадырскому лиману, а потом – южней, к заливу Креста, к Тихому, смиренно слабеющему подо льдом океану.
Ледожар революции еще ударяет Зяблуха в спину, в шею, ледожар мучает и теснит полумедвежью грудь.
– Огонь внутри снега и льда – такое и врагу не пожелаешь!
Но тут же Зяблух и успокаивается, тешит себя тем, что еще вернется и снова с января по март будет пытаться стать духом надежды, духом пылающих скверн и неизмеримо прекрасной жизни.
Наконец ледожар революции рассыпается окончательно. И ему на смену опускается на Чукотку прозрачный колпак ледяного рая!
Рай Елены блаженной и в блаженстве своем небесно-прекрасной висит лишь час-другой, до наступления вечера. А потом мягкой шкурой полярного медведя вдруг накрывает засыпающий полуостров, засыпает остатним весенним снежком Анадырь, город, где и случилась эта история, которую правнук узнал от внука, внук от сына, а тот от отца, часто ходившего к Берингову заливу. Он выходил, он вставал лицом к сопке святого Дионисия, а потом поворачивался к океану и радостно орал:
– Я жив, не умер! Я – Чукотан.
