Чудо в пустыне - [3]

по насыпям тел она

чтоб горестный

сочил заплаканную гнусь.

Страшной тяжестью всего что сделано

без всяких

«красиво»

прижатый гнусь.

Убиты.

И все равно мне

я или он их

убил.

На братском кладбище

у сердца в яме

легли миллионы,

гниют

шевелятся, приподымаемые червями.

Нет!

Не стихами!

Лучше

язык узлом завяжу,

чем разговаривать.

Этого

стихами сказать нельзя.

Выхоленным ли языком поэта

горящия жаровни лизать?

Эта.

В руках.

Смотрите!

Это не лира вам.

Раскаяньем вспоротый

сердце вырвал,

рву аорты.

В кашу рукоплесканий ладош не вмесите.

Нет.

Не вмесите.

Рушься комнат уют!

Видите –

под ногами камень,

На лобном месте стою.

Последними глотками

воздух….

Вытеку срубленный,

но кровью выем

имя убийца

выклейменное на человеке.

Слушайте!

Из меня

слепым Вием

время орет:

– подымите,

подымите мне

веков веки.

Вселенная расцветет еще

радостна,

нова.

Чтоб не было безмысленной лжи за ней?

каюсь;

я

один виноват

в растущем хрусте ломаемых жизней.

Слышите!

Солнце первые лучи выдало

еще не зная

куда

отработав денется.

Это я

Маяковский

подножию идола

нес

обезглавленного младенца.

Простите!

В христиан зубов резцы

вонзая,

львы вздымали рык.

Вы думаете – Нерон.

Это я

Маяковский

Владимир

пьяным глазом обволакивал цирк.

Простите меня!

Воскрес Христос.

Свили

одной любовью

с устами уста вы.

Это я

Маяковский

в подземелье Севильи

дыбой выворачивал суставы.

Простите!

Простите меня!

Дни!

Вылазьте из годов лачуг!

Какой раскрыть за собой еще?

Дымным хвостом по векам волочу

оперенное пожарами побоище.

Пришел

сегодня

Это я

сам

с живого сдирая шкуру,

жру мира мясо.

Тушами на штыках материки,

Города груды глиняные.

Кровь!

Выцеди из твоей реки

хоть каплю

в которой невинен я.

Нет такой!

Этот

выколотыми глазами

пленник,

мною меченный.

Я,

в поклонах разливший колени,

голодом выголодал земли неметчины.

Мечу пожаров рыжия пряди.

Волчьи щетинюсь из темени ям.

Люди!

Дорогие!

Христа ради,

ради Христа,

простите меня!

Нет.

Не подыму искаженного тоской лица.

Всех окаяннее,

пока не расколется,

буду лоб разбивать в покаянии.

Вытеку срубленный.

И никто не будет

некому будет человека мучить.

Люди родятся –

настоящие люди.

Бога самого милосердней и лучше.

Петр Сторицын

Бензиновый Пегас

Драконы туч несутся мимо,

И четкий пар встает вдали,

И запах копоти и дыма

Плывет от сохнущей земли.

Слагая далям поэметты,

Надев брезентные пальто,

Садятся смуглые поэты

В свой разукрашенный авто.

Расправив радужные крылья,

Взметнув в туман седую пыль,

Как рыжий коршун, без усилья

Взмывает в высь автомобиль.

И над серебряным простором,

За кузовом взметая газ,

Размеренно стуча мотором,

Летит бензиновый Пегас.

Люстдорф

Уж летней сладострастной дрожью,

Как встарь, пропитана земля,

И развернулись ржавой рожью

Раскинутые вдаль поля.

И вот – сквозь пыльные туманы,

Как дым, одевшие луга,

Мерцают моря шелк желанный

И золотые берега.

Огнем прозрачным и томящим

Стекляный воздух ослеплен;

По рельсам узким и дрожащим

Бежит измученный вагон.

И ветер ласковой струею

Летит над мглою тихих мест,

Чтоб пыль прозрачной кисеею

На кирке затянула крест.

На желтом пляже зонт раскрытый,

Шаланд раскрашенных ряды,

И запах соли с ветром слитый

Плывет от голубой воды.

Давно забывши ураганы,

Здесь влага нежная легла,

И плещутся в воде стекляной

Лишь загорелые тела.

Александру Горностаеву

Овеянные желтой пылью

В пустынном сумраке Весны,

Пылают огненные крылья

Неопалимой Купины.

Но он тоскует неизменно,

И, кажется, в ночи цветет

И лоб, венчанный черной пеной,

И влажный чуть раскрытый рот.

Шершавый крест сжимают длани,

И над торжественной землей

Он видит, как горит в тумане

Дун семисвечник золотой!

Пылай просторов багряница!

Гляди внимательней в эфир!

Слетит ли с тучи Колесница,

Освобождающая мир?!

И он глядит в простор безлюбый

Сквозь солнца фимиамный дым,

Внимая, как рокочут трубы

И стонет светлый серафим.

Но, примиряясь и тоскуя,

Он ждет Спасителя в цветах

И молча жажду поцелуя

Таит в пылающих устах.

Душа в туман струится змейно;

И вот, пролив глухой елей,

Лазурь приемлет тиховейно

Причастье золотых полей.

Крик журавлиный в небе тает,

Высок и ясен звездный Дом,

Он молча дол благословляет

Трехперстным медленным крестом.

Авиатору

Шум от винта, как рокот грома,

Прорезал солнечный туман,

И от песка аэродрома

Поднялся ввысь аэроплан.

И туч рубиновые цепи

Тянулись медленной грядой,

Когда на лоб клетчатый кэпи

Он сдвинул смуглою рукой.

Дыханьем сладостным и новым

Вздымался розовый туман,

И на заре крестом багровым

Вырезывался моноплан.

Когда ж терялась все безвестней

Во мгле туманная земля,

Какие сладостные песни

Ты пел у мощного руля!

Ты ждал разгадки тайны звездной,

И вот, как бремя, тяжело

Нависло над тобою грозно

Безумья черное крыло!

Твоя душа с крылами птицы

Рвала железное кольцо,

Но смерти тусклые глазницы

Смотрели в бледное лицо.

Теперь конец! Замолкло Слово,

Нависнул сумрачный туман

И руки мощные сурово

Не бросят ввысь аэроплан!

О Польше

Широкая аллея, обсаженная кленами,

Резкий крик жестяного петушка на крыше, –

Через два десятилетия, быстрые и неугомонные,

О милые и близкие, я вас вижу и слышу.

На старом кладбище, где белели могилы,

Где зеленые листья дрожали при ветре,

Меж крестов я бродил, молчаливый и хилый,

Белокурый мальчик с именем Петрик.

В досчатом шарабане, потрескивавшем под нами,

В воскресенье в костел мы ездили целовать Распятье.

Матушка надевала чепец, обшитый варшавскими кружевами