Чудесные каникулы - [15]

«Ну, на этот раз… — подумал Тинел, тяжело дыша от напряжения, — нет!»

Над ними появились две испуганные пичужки — родители птенцов из рукавички — и начали кружить над деревом.

Тинел процедил сквозь стиснутые зубы, скороговоркой:

— Если ты дотронешься до гнезда, я скажу маме, скажу Теофилу Спиридоновичу, папе, Аникуце — всем скажу.

Вдруг взгляд Миликэ стал более мягким, глаза посветлели, гримаса напряжения исчезла, он переступил с ноги на ногу, расслабил мускулы и сказал спокойно и примирительно:

— Я пошутил. Идем купаться.

И оба побежали к тому маленькому озеру, открытому ими давеча, похожему на тарелку, с краями, поросшими вербами, камышом и тростником…

Когда бежали к озеру, Тинел спрашивал себя мысленно: кого Миликэ застыдился? Мамы? Теофила Спиридоновича? Студентов? Папы? Аникуцы?

И только спустя несколько дней Тинел понял, какие перемены произошли в душе брата…

Глава III

Неожиданно из-за густых зарослей появился Дэнуц. Он бежал, размахивая руками и перебирая ногами так быстро, что казалось, у него четыре руки и четыре длинных нескладных ноги.

Он еще издали крикнул Валентине Александровне:

— Ура-а! Нашли!

Мама не могла отойти от плиты — бульон сбежал бы, она собирала ложкой пену и бросала ее в миску.

Тинел и Миликэ вертелись около. Миликэ ломал хворост, Тинел клал в огонь по веточке, чтобы огонь не слишком разгорался, но чтобы и не погас.

Дэнуц подошел к плите и, тяжело дыша, сообщил:

— Копали мы, копали, вдруг Теофил Спиридонович остановил нас: «Стоп!» И теперь изучает это место сантиметр за сантиметром, потому что заметил что-то в слое земли.

Так и сказал — «в слое», по-научному.

— И почему ты пришел? — спросила мама.

— Теофил Спиридонович сказал, чтобы вы не ждали нас с обедом. Придем, когда закончим.

Повернулся и ушел.

— Что же, будете работать голодными?

— Подумаешь!..

— Нельзя, — запротестовала мама, — погоди.

Она быстро сварила несколько яиц, собрала в сумку огурцы, зеленый лук, несколько помидоров, соль, хлеб, сложив все в целлофановые мешки, и отдала сумку Дэнуцу со словами:

— Работайте, сколько нужно. Первый голод утолите вот этим.

— Мама, мы тоже пойдем с Дэнуцем! Мы хотим посмотреть, — попросились мальчики.

— Кто вас не пускает? Идите, — сказала мама.

— Далековато, — заметил Дэнуц.

— Тогда перехватите что-нибудь, — и дала им в руки, всем троим, по куску хлеба с маслом и по огурцу.

На месте раскопок работа кипела, все были заняты.

— Сядьте, мальчики, вон там! — сказал Теофил Спиридонович, глянув на них рассеянно.

И мальчики сели на траву. Но вскоре им пришлось пересесть, чтобы не мешать работающим. Потом пересели еще раз и еще. Так они оказались возле каких-то кустов бурьяна, сидели рядышком, как два взъерошенных и перепуганных воробышка, с вытянутыми шеями, чтобы лучше видеть, ничего не пропустить.

Теофил Спиридонович почти полулежал, и его руки прощупывали каждую пылинку, просеивали землю сквозь пальцы комочек за комочком.

— А… — начал было Миликэ, но осекся, поняв, что не к кому обращаться.

Он хотел спросить: «А что вы нашли? Царскую корону?», но вовремя замолчал. Никто не видел Миликэ, никто не услышал его голоса.

Только Тинелу он мог бы сказать про царскую корону — как здорово было бы на нее посмотреть. Но Тинел был так поглощен увиденным, что брата не замечал.

Миликэ пришлось довольствоваться разглядыванием всех подряд.

Герасим стоял на краю раскопок с альбомом в руке и рисовал… Герасим был уже не просто студент, он был художник! Скажи, пожалуйста, как заправский художник, рисует черепки, которые показываются из земли под пальцами Теофила Спиридоновича.

Хм! Если бы можно было подойти к этому художнику и посмотреть: как получается рисунок? Миликэ нравится рисовать! И Тинелу нравится! Может быть, и они когда-нибудь станут художниками! Жаль, не знали, что здесь можно рисовать, не взяли с собою бумаги. И мама не знала, видно. Дала хлеба с маслом и огурцы, а надо было дать и бумаги!

Ну вот, у Теофила Спиридоновича целая планшетка с прекрасными листами бумаги, но попробуй попроси! Теофил Спиридонович никого не видит. И если бы даже и увидел, ему теперь не до нас. Еще рассердится!

Миликэ вздохнул, понимая, что его никто просто-напросто не замечает. Дела… Вот если бы у него была бумага, он бы, может, нарисовал лучше, чем Герасим! Выходит, рисует не тот, кто очень хочет рисовать, а тот, кому есть на чем рисовать. Какая несправедливость!

И снова единственным утешением было то, что и Тинел хотел рисовать: по глазам видно. Хоть одна душа на свете может понять его: у Тинела ведь тоже нет бумаги!

И студент Антон уже был не просто студентом: он был историком — лихорадочно записывал что-то в блокнот. Прямо как ученый! Его голубые глаза остались такими же голубыми, курносый нос — тот же курносый нос, светлая прядь волос, как всегда, падает ему на глаза. И все же он какой-то другой, не такой, каким они его знали.

А он не замечал мальчиков, словно их тут и не было. Хоть бы один взгляд, одно слово!

И Дэнуц… Когда они шли сюда, разговаривал с ними, шутил, был как все люди. Теперь и он весь в работе, понимает Теофила Спиридоновича по одному взгляду, но знаку или жесту и сразу делает, что требуется; по всему видно — ни разу не ошибается, потому что Теофил Спиридонович же повторяет своих приказаний, не делает никаких замечаний….