Чудесные истории - [21]
Вспышка! По глазам полоснул свет летящей по встречке фуры. Визг тормозов, огненно-ржавые искры посыпались на капот «Тойоты».
Закрутилась в чумном танце красная иномарка. Зина вцепилась в ремень. Кажется, она кричала, взлетая куда-то в небо, паря и кружась в хороводе со ржавыми отблесками дорожных фонарей.
— Танец! Да он танцует! — Маша внезапно почувствовала облегчение. Это, наверное, мамин настой шиповника помог.
Девочка выбралась из-под одеяла и залезла на подоконник — в свете уличных фонарей, будто в лучах софитов на сцене, гарцевал красавец олень.
«Софиты… Где сейчас мама? В гримёрке? Не-ет, наверное уже выступает. Как огненный олень на небе».
Но что это? На спине зверя чья-то тонкая фигурка. Рыжие волосы будто горят огнём — золото на небосводе, сливаются с шерстью оленя, пламя слепит, смотреть больно.
— И мама рыженькая. Как она там? — Маша оглянулась на ходики, минутная стрелка дернулась, словно пораженная электрическим разрядом, и замерла, не успев шагнуть на следующее деление. Треснуло стекло на циферблате, время встало.
Олень уносил рыжеволосую наездницу всё дальше.
Маша опустилась на пол, голова кружилась, сердце бухало в груди тяжело и гулко.
— Вернись, мамочка! Помоги, оленюшка, — просипела она из последних сил и провалилась в ватное спасительное забытьё.
В замочной скважине скрипнул ключ, прошуршали капроном по паркету узкие ступни.
Прохладная, с зимней улицы ладонь поправила сползшие на кончик носа очки — вот-вот упадут. Дед Маши задремал, прислонившись к стене, в ногах своей подопечной. Провела ласково по шёлковому хохолку, скользнула на лоб — прохладный, уходит болезнь. Подоткнула одеяло, присела на край и заплакала.
— Ты вернулась, мама? Почему ты не в театре? — блеснули из-под одеяла две зеленые искорки, к девочке возвращался голос.
— Вернулась, милая…
— А это что? Грим? — Маша показала на синюшное пятно на лбу мамы. В тусклом свете ночника синяк выглядел особенно пугающе.
— Завтра расскажу, всё завтра… Спи.
Перед глазами возник покорёженный остов красной машины. Как наяву, Зина услышала визг сирен и возгласы: «Чудо! Девушка в рубашке родилась».
— А как твой спектакль? Отыграли? — голос дочери вернул Зину в уютное тепло квартиры.
Женщина вздохнула порывисто, отвела задрожавшие руки.
— Сонька сегодня царицу сыграет, а я дождусь, когда ты поправишься. Тогда и дебютирую. Сейчас отдыхай, время-то уже… — бросила взгляд на красный угол — что с часами? Стекло треснуло, а механизм исправен — бежит стрелка по кругу. — Странно!
— А я видела, как ты скакала на олене. Чудо, мам. Прямо по небу…
— Чудо… — потирая разбитый лоб, прошептала женщина, поцеловала бурыми от запекшейся крови губами ручку дочери и вновь задумалась о чём-то.
— А иконку мы всё-таки повесим, — и подмигнула Маше.
Оксана Сотникова
Кольцо мерцало
Самым чудесным, что приключилось с Вадиком за его восьмилетнюю жизнь, было появление сестрёнки три года назад. Он смутно помнил, что в то время мама вдруг спросила, хочет ли он братика или сестричку, и Вадик сразу ответил, что хочет. Он не знал, что от его желания тогда уже ничего не зависело. Через пару месяцев мальчик с упоением и непривычной нежностью напяливал крошечный чепчик на мотающуюся голову лежащего поперёк родительской кровати червячка в белых пелёнках. Счастье дополнялось тем, что мама всё время была дома, папа улыбался, а бабушка наконец оставила его в покое со своими бесконечными воспитательными моментами.
Через два месяца для Вадика всё внезапно закончилось. Родители уехали в другой город, до которого нужно было ехать пять суток на поезде по просторам нашей страны. Считалось, что там условия жизни намного лучше, карьерных перспектив больше, земля жирнее и чернее, да и солнце, может, светит ярче. Они забрали с собой свои вещи, сестру и заодно все краски удивительного манящего мира. Пятилетнему человеку никто не объяснил, почему он теперь должен жить с бабушкой и дедушкой, куда делись остальные. Тем более не мог он понять, как его присутствие могло помешать освоению прекрасных благ и процветанию семьи в том далёком краю. У бабушки спрашивать было опасно, и так приходилось соблюдать её правила игры, чтобы жизнь была сносной, а к деду он не видел смысла обращаться, как к фигуре, недостаточно авторитетной в семейных вопросах.
Постепенно жизнь Вадика наладилась, мир снова расцвёл, хотя прежней яркости ему не доставало. В школе мальчик был одним из лучших учеников, ребята его любили как хорошего друга. Когда удавалось выклянчить прогулку во дворе, он бежал играть в футбол, лазить по гаражам и подсматривать в окна поликлиники вместе со свободными шумными дворовыми товарищами. Даже бесконечные занятия на аккордеоне в музыкалке и частые тренировки по фигурному катанию во Дворце Спорта не очень портили эту самую жизнь.
Надо добавить, что в жизни Вадика было ещё одно неординарное событие. Его нельзя было назвать чудесным в прямом смысле, но это была особенная встреча. Дело было в Москве на кладбище. Четырёхлетний Вадик с мамой приехали в столицу к каким-то дальним родственникам, по маминому выражению, развеяться и пообщаться. Кладбище оказалось в списке «развеяться», потому что было Ваганьковским. Там нужно было идти смотреть на могилы Высоцкого, Есенина, Окуджавы и ещё сотни выдающихся и заслуженных. В самом конце прогулки мама вдруг решила заглянуть в храм Вознесения, который попался им на пути. Она сказала, что Бога нет, но в церкви много исторических ценностей. Они ушли почти сразу, однако ошалевшему от усталости Вадику запомнилась картина с женщиной в красном плаще, который покрывал её с головы до пят. Она удобно сидела в золотом широком кресле и спокойно смотрела на Вадика. Ему ещё понравилось, как у неё на руках сидел небольшой мальчик, и видно было, какое между ними согласие. Вадиму было невдомёк, что эта картина в раме называется иконой, а женщина с ребёнком зовётся Всецарицей. Ряды надгробий малыш скоро забыл, а образ в красном остался в самом сердце. Человечек, не привыкший рассчитывать на людей, тогда подумал, что ЭТА помогла бы ему в трудную минуту.
