Чудеса в решете, или Веселые и невеселые побасенки из века минувшего - [121]

Полемизировать с ними не буду. Даже их признанные герои — не моего романа. Так Горбаневская, вышедшая на Красную площадь в знак солидарности с чешским народом, «за вашу и нашу свободу», неприятно поражала меня тем, что взяла с собой коляску с грудным младенцем.

Я таких женщин знала и в годы войны: не имея никакой военной профессии, они бросали своих детенышей и шли на фронт. Слова о том, что ребенок и без них выживет, для меня звучали издевательски. Когда пьяная, распущенная баба бросает своего грудничка, это еще понятно — что с нее, идиотки, взять? Но как интеллигентная женщина может отдать свое чадо в чужие руки, для меня непостижимо. В войну простые женщины работали, голодали, недоедали, но худо-бедно… как-то спасали своих детишек.

Инцидент с «Лайкой»

После отъезда сына-художника в 1977 году на ПМЖ (постоянное место жительства) — так в СССР называлась вынужденная эмиграция — у нас, родителей, остались некоторые его работы, в том числе картина «Лайка»: на подрамнике холст с изображением собаки, похожей на северных ездовых лаек.

Считалось, что великий Королев — организатор и душа первых полетов космических кораблей — отправил одну такую лайку в космос, дабы выяснить, как живое существо переносит невесомость.

Много позже я прочитала, что подопытных собачек, кандидатов в космонавты, было штук десять, и что замечательный ученый Королев их любил и жалел, и что некоторые из них вернулись на Землю, а некоторые нет — погибли. Одной из этих собачек, видимо, и была лайка, о судьбе которой я ничего не знаю. Не знали, конечно, и художники Комар и Меламид — ведь все в СССР было засекречено.

Рисовал сын ту лайку не с натуры и даже не с фотографии, а с пачки сигарет. Сигареты «Лайка» были у нас в 1970-е весьма популярны. Чтобы никто ничего дурного не подумал, не обвинил в плагиате авторов картины, к холсту была пришпилена пачка сигарет «Лайка».

Вы спросите, почему эта картина осталась у нас, а не отправилась с художниками К&М на ПМЖ? Да потому, что, объявив работы участников Бульдозерной выставки — Комара и Меламида — мазней, власти не разрешили вывозить их за пределы Родины.

Итак, «Лайка» стала нашей — моей и мужа, — и я повесила ее на почетное место в столовой, рядом с зеркалом в позолоченной раме, которое было когда-то прикреплено к маминому туалетному столику. Картина мне очень нравилась, но я не задумывалась, что именно хотел сказать сын, перерисовывая с сигаретной пачки на холст собаку-лайку.

Теперь понимаю, что сказать можно было многое…

К примеру… Вот смотрите на меня! Я ведь первая попала в космос, но фактически осталась неизвестной. Вся слава досталась Гагарину. А меня никто и не вспомнит, хотя первым космонавтом был и не человек вовсе, а я…

А может, глядя на работу сына, надо было думать совсем другое: «Вот жило-поживало живое существо, а его отправили неведомо куда, неведомо зачем. Обрекли на смерть. Ведь собака могла бы еще порадоваться жизни: побегать, полаять, родить еще одну лайку»…

Впрочем, и люди тоже не знают, зачем их посылают туда, где человеку заведомо жить не дано, зачем обрекают на такие несвойственные человеческой природе муки и испытания…

Человека, правда, толкает на все это интерес к неведомому, страсть к приключениям, желание стать первооткрывателем, а также жажда славы, почестей, признания — и многое, многое другое. Псу всего этого не нужно. Псу все это псу под хвост. Но, может, и человеку это не так уж и нужно? Только он вряд ли признается в том, что не хочет быть подопытным животным. Тем паче в ближайшие 100–200 лет никто так и не узнает, сумеют ли люди спастись в случае глобальной катастрофы, покинув нашу Землю? Смогут ли долететь до другой галактики?

Словом, человек не так уж отличается от бессловесной твари. И homo sapiens не в силах противиться чужой воле. А по каким таким причинам, не столь важно.

Однако, повторяю, глядя на «Лайку», я обо всем эдаком не задумывалась. Да и друзья наши ничего умного не говорили при виде картины.

Отвлечемся на время от «Лайки» и расскажем совсем коротко о ее хозяевах, супругах «Мельников и Черная», как писалось на обложках наших общих книг. Расскажем о Мельникове-Меламиде Данииле и о Черной Л. Б. (тогда Люсе). Супругам было в пору инцидента с «Лайкой» — а он произошел либо в самом конце 1970-х, либо в начале 1980-х, — уже за 60. За спиной у них осталась тьма бед и обид и масса всяких неприятностей по вине советской власти, а также множество разочарований личного плана, в том числе и друг в друге. Отъезд сына на ПМЖ был для обоих катастрофой — для Мельникова он мог обернуться и «запретом на профессию».

Навряд ли кто-то помнит сейчас, что значит «запрет на профессию». Объясняю: в Западной Германии после войны некоторым гражданам, замешанным в преступлениях нацизма, было запрещено преподавать в школах, в высших учебных заведениях и вообще заниматься публичной деятельностью. «Запрет на профессию» налагали суды по денацификации. В СССР «запрет» этот всячески осуждался…

Но при чем здесь Меламид?

Дело в том, что отъезд на ПМЖ, разрешенный советской властью в самый пик гуманизма и человеколюбия, то есть при Брежневе, был тщательно продуман. Для него требовалось письменное разрешение родителей: мол, взрослые дети без разрешения не должны покидать отца с матерью, поскольку на старости лет родители нуждаются в их помощи. Но если родители такое разрешение дали и плохие дети, предварительно обобранные властями, уже уехали в другую страну, то и детей, и отца с матерью навечно лишали права увидеться друг с другом. Детям было