Чудеса в решете, или Веселые и невеселые побасенки из века минувшего - [117]

Не правда ли, прочтя эти наставления, чувствуешь, как молодой поэт счастлив, что может насладиться вкусной едой?

А вот пресыщенного сноба Онегина, даже «…rost-beef окровавленный, / И трюфли, роскошь юных лет, / Французской кухни лучший цвет, / И Страсбурга пирог нетленный / Меж сыром лимбургским живым / И ананасом золотым…» оставляют равнодушным… Что уж говорить о кушаньях у провинциальных Лариных, в деревне, куда судьба забросила столичного повесу?

О еде у великого Толстого не стану подробно рассказывать. Думаю, читатели помнят, как Лев Николаевич в «Анне Карениной» описывает обед в ресторане, на который Левина, влюбленного в Кити Щербацкую, пригласил Стива (Степан) Облонский, женатый на сестре Кити?

Левин ест великолепные ресторанные блюда — все они перечислены, — помня все же о деньгах, которые и он, и Облонский оставят в этом дорогущем заведении. За эти деньги можно было бы сделать много добра для крепостных крестьян…

Не буду я вспоминать и о том, что Толстой, описывая в «Анне Карениной» ссору супругов Облонских, отмечает, что в доме сразу же перестали готовить нормальную еду и для детей, и для взрослых.

Замечу еще, что через еду, варку варенья, Толстой показывает в том же великом романе, сколь сложно строить брак, даже если он заключен между людьми одного круга и по большой любви.

Перейду к другому гению, к Чехову. Чехов — почти мой современник: его жена Ольга Книппер-Чехова дожила до 1950 года, стало быть, играла во МХАТе до самой Отечественной войны, а может, и после войны.

И Чехов понимал проблемы современного мира. Его герой, красавец и умница доктор Астров, говорит о необходимости беречь природу куда лучше и убедительней, нежели все «зеленые» вместе взятые, и уж наверняка убедительней, чем новомодная Грета Тунберг…

Итак, Чехов… Возьмем наудачу один из моих любимых чеховских рассказов «Попрыгунья». Честный, трудолюбивый и безмерно талантливый врач Дымов, которому прочат блестящее будущее, женился на тщеславной и глупой бабенке. Она гоняется за «знаменитостями»… и по средам устраивает «приемы» для этих самых знаменитостей — на самом деле пустышек… Дымов в этих приемах не участвует, но каждый раз в половине двенадцатого ставит на стол «блюдо с устрицами, кусок ветчины и телятины, сардины, сыр, икру, грибы, водку и два графина с вином». Даже в полном одиночестве (жена с любовником-художником и другими художниками отправилась на Волгу писать этюды) Дымов ест на обед вкусного рябчика.

Почему Чехов с таким упорством подчеркивает, что в доме у Дымова едят дорогие блюда? Да потому, что и сам Дымов, и его друзья — молодые талантливые врачи — уже давно не тождественны старым «некомильфо». Они уже не люди третьего сословия. Это — новая интеллигенция — как и гениальные деятели искусства, как и видные политики всеевропейского масштаба, как и все прочие русские знаменитости того времени. Они — надежда России… И негоже им довольствоваться щами да кашей!

Цитировать Чехова можно без конца. Его симпатичнейшие герои не только с удовольствием едят и угощают других, но и не гнушаются… готовки… Очаровательный доктор Самойленко, который себе в убыток кормит домашними обедами фон Корена и дьякона в рассказе «Дуэль», фактически сам же и готовит для них первое и второе. (Рассказ «Дуэль» — один из моих любимейших чеховских рассказов.)

Начиная эти заметки с темы еды в романе Л. Улицкой, я невольно столкнулась с темой дома alias домашнего крова, гнезда, семейного очага — а стало быть, с темой вещей, которые нас в домашнем быту окружают.

Писательнице Улицкой и ее героям вещи под отчим кровом в лучшем случае безразличны — скорее неприятны, даже презренны. Как и еда.

И в этом интеллектуалка 1970-х недалеко ушла от своей эмансипированной бабушки Маруси, считавший абажур для лампочки, свисавшей с потолка, мещанством — так же как и занавески на окнах.

В романе «Лестница Якова» отцу Норы и ей самой соседи напоминают, что комната Маруси отходит государству, а вот вещи родственники могут взять.

И что же Нора?

«„Может, взять пианино для Юрика?“ — подумала она, но тут же отказалась от этой мысли. Грузчики, настройщик, передвигание мебели… нет, нет».

Возникли у Норы какие-то соображения и насчет старинных бабушкиных тазика и кувшина от умывальника «Мойдодыр». Но и от них Нора тут же отказалась: не дай бог, соседи, готовившие в тазике и кувшине еду для поминок, сочтут ее — Нору — жадной, корыстной, назовут барахольщицей. В результате Нора уносит с собой только сундучок деда, где оказываются его письма… не считая, конечно, полчищ клопов (кстати, в ту пору клопов в Москве нормальные хозяйки давно уже вывели!).

Даже отрицательный персонаж Генрих, отец Норы, ограничился тем, что взял с пианино матери шарообразные часы размером с большое яблоко — «память о деде-часовщике».

Кажется, такие часы назывались «луковицами». В 1970-е годах им уже цены не было! Но ни Нора, ни ее отец не желают это брать в голову, как говорили в дни моей юности.

Генрих еще подумал: «жаль все же, что мамина комната государству отошла». Мысль сия промелькнула у него в голове — весьма резонная, между прочим, ведь при советской власти в стране всегда был жестокий жилищный голод…