Чудеса в решете, или Веселые и невеселые побасенки из века минувшего - [116]

Боже мой, какое убожество — Нора даже скатерть не захотели принести из своего дома, хотя жила почти рядом с бабушкой…

На поминки Нора приезжает из крематория вместе с отцом на его машине. А вслед за ними появляется орава родственников, которая прибыла на автобусе… Про родственников расскажу позднее, сейчас замечу только, что и на поминках Нора наблюдает с раздражением, как ее отец (сын покойной) «набросился на еду» и вдобавок «энергично жевал». Нора вспоминает, что она «…с детства евшая мало и очень медленно», в те годы, «когда отец жил в семье», с раздражением наблюдала, как он «жадно ест».

Странно, ей богу, что в столь печальный день, в день смерти отцовской матери и своей бабушки, Нора вспоминает, как ее отец жевал. Неужели об отце нет других воспоминаний? О том, как он, живя с дочкой, подарил ей игрушку или принес Деда Мороза на елку, как водил в детский театр, как угощал конфетами или покупал столь вожделенное для всех ребятишек мороженое «эскимо»…

Но хватит о поминках. Тут, по-моему, поражает не столько отвращение героини к еде (и впрямь невкусной), сколько неприязнь к отцу и всем окружающим — к родне, к соседям…

…Проходит много лет. Нора — в США: приезжает за своим уже взрослым сыном, попавшим в ужасную беду. Встречается с Виктором — бывшим своим законным мужем (Нора была с ним расписана, хотя они ни дня не жили вместе). Однако отправила к нему сына Юру, испугавшись Афганистана — ужасной войны, затеянной престарелыми советскими вождями.

В США выясняется многое. Муж Виктор, талантливый математик, вовсе не такой уж недотепа и чудак, каким его считала интеллектуалка Нора. Он увлечен наукой, своей работой, привязан к новой жене — ирландке Марте, видимо, не беден. И, несмотря на то что население США, как известно, давно перешло на фастфуды, с удовольствием ест домашнюю еду. И вот Нора с отвращением наблюдает, как Виктор и Марта поглощают «жирное мясо, запивая его теплым пивом». И далее: «На ужин Марта приготовила национальное ирландское блюдо — рагу, которое застревало у Норы в глотке, „…скользящие куски перепревшего мяса с картошкой и луком“…»

Словом, еда и в США Норе отвратительна.

А вот и еще одна сценка на ту же тему.

Снова Москва и снова 1970-е.

Нора, которая лет с пятнадцати — прошу прощения — трахалась с кем попало, обрела все же Большую Любовь. Большую Любовь звали Тенгиз. Он, естественно, грузин. В Москве при Сталине и долгое время после его смерти все лучшее было из Грузии. Лучший танец — лезгинка. Лучшая песня — «Сулико». Лучшие рестораны и забегаловки — шашлычные. И самая главная шашлычная — «Арагви». Лучшие художники — грузины. Лучшие поэты — грузины. Лучший кинематограф, разумеется, грузинский. И, соответственно, лучшие самцы…

Норин Тенгиз женат, имеет дочь, по профессии он режиссер — естественно, режиссер-новатор. И, естественно, то появляется в жизни Норы, то опять из нее исчезает. Нору это мучает, но любовь зла…

Впрочем, будем справедливы. В самую тяжелую минуту Нориной жизни, когда она спасает своего сына, ставшего в США наркоманом, вывозит его из Америки в Россию, где парня успешно вылечивают, Тенгиз с ней. Именно благодаря Тенгизу операция по спасению Юры удалась. И все эти страницы читаешь с неослабевающим волнением. Со страхом за судьбу Юры.

Однако в обычное время Тенгиз, как уже сказано, то появляется нежданно-негаданно, то исчезает тем же манером. И вот он нагрянул, можно сказать, свалился как снег на голову.

Любовники бросаются друг другу в объятия. Ночь проходит в любовных утехах. Наступает утро. И только тут Нора спрашивает свою Большую Любовь:

— Ты голоден?

Тенгиз кивнул:

— Со вчерашнего дня ни крошки.

— Гречневая каша. Квашеная капуста…

Не знаю, как Тенгиз, но я, читательница, в полном недоумении. В доме полуторагодовалый малыш и, очевидно, няня, пусть приходящая. Стало быть, должна присутствовать и еда… Ребенка уже давно пора прикармливать, няню надо кормить, и не одной гречневой кашей. Да и самой Норе необходимо усиленное питание, ведь она еще совсем недавно была кормящей матерью.

В 1970-е в московских магазинах, хотя и не всегда, но продукты все же появлялись. Их приходилось ловить, доставать, иногда стоять в очередях… Это неприятно, даже унизительно — но что поделаешь?

Интеллектуалам бегать по магазинам неохота. А кому охота? На это уходит драгоценное время. Кстати, Нора — свободный художник. На работе с утра до вечера не сидит. Все равно жалко времени. И тут я ее понимаю. И все же…

Ну а как относились к еде наши великие, наши несравненные русские писатели? И сами классики, и их персонажи едят и пьют, можно сказать, в свое удовольствие. Писатели — начиная от Державина, а наверное, и раньше — воспевают «шекснинску стерлядь золотую, каймак и борщ / в графинах вина, пунш блистая / то льдом, то искрами манит…»

А Пушкин — «наше все»?

Вот взяла я томик раннего Пушкина… и поразилась, с каким удовольствием он перечисляет разные вина: мадеру «золотую», «Сен-Пере в бутылке длинной», Аи «с пеной шумной». И далее умилилась тому, как поэт в «письме Соболевскому» советует другу закусывать в пути: «У Гальяни иль Кольони закажи себе в Твери / С пармезаном макарони / Да яичницу свари / На досуге отобедай / У Пожарского в Торжке / Жареных котлет отведай (Именно котлет) / И отправься налегке / … / Как до Яжельбиц дотащит колымагу мужичок… / Поднесут тебе форелей / Тотчас их сварить вели / Как увидишь: посинели / Влей в уху стакан Шабли, / Чтоб уха была по сердцу / Можно будет в кипяток / Положить немного перцу, / Луку маленький кусок…»