Чудеса в решете, или Веселые и невеселые побасенки из века минувшего - [100]

Тот обмен, о котором речь, обмен одной коммуналки в районе Арбата на коммуналку в районе Цветного бульвара, еще худшую, стал в моей жизни последним. К моему счастью, у Д. Е. благодаря его институту появилась возможность записаться в кооператив Академии наук и получить в конце 1950-х трехкомнатную квартиру. И в дальнейшем, если мы и меняли свои квартиры, то только в пределах нашего дома.

Долгие годы у нас с Д.Е была квартира по адресу ул. Дм. Ульянова, 4, корпус 2. Четырехкомнатная. По тем временам — неслыханная роскошь…

Конечно, наше благополучие на северо-западе Москвы потребовало и известных жертв. Улица Дм. Ульянова, как и весь Ленинский проспект, а так же, как и все близлежащие улицы и проспекты, считались — да и были — окраиной… На ней еще не так давно размещались лагеря для военнопленных немцев, которые строили Университет на Воробьевых горах. Попутно немцы застроили одинаковыми нарядными двухэтажными домиками для администрации и весь этот район.

Не было поблизости от нашего дома и станции метро — как теперь говорят, «в шаговой доступности». Только трамвай на улице Вавилова, и троллейбусы, и автобусы. Лишь один скоростной автобус на Ленинском проспекте (у него было мало остановок) соединял дома нашего кооператива Академия наук с центром города. Конечной остановкой этого 111-го маршрута была Площадь Революции.

Сложно было на первых порах и с продуктовыми магазинами, их было недостаточно. Казалось, что мы обитаем где-то в другой реальности, а не в старушке Москве.

Несколько удивляло в начале нашего переезда и то, что вокруг нас жили одни лишь кандидаты и доктора наук, люди с научной степенью или, как говорили тогда, «остепененные». Я, бросившая аспирантуру в первый же день войны, с непривычки чувствовала себя даже как-то неловко.

Не могла я уразуметь в ту пору, что Сталин (фундамент наших домов заложили еще при нем) задумал превратить свою столицу в нечто подобное средневековому городу, где на одной улице селились только кузнецы, а на другой только булочники… Мало ему было железного занавеса, который отделял нашу страну от Европы куда надежней, нежели крепостные стены средневековых городов…

Одним словом, я долго не понимала, что Ленинский проспект и все близлежащие улицы предназначались для людей науки, а, например, окрестности Ленинградского проспекта — для представителей свободных профессий: писателей, журналистов, художников. Были свои анклавы и у военных — один, кажется, в окрестностях Волоколамского шоссе.

Впрочем, многих задумок сталинского больного мозга мы до сих пор не разгадали. А надо бы… Ибо они оказались страшно живучими, прилипчивыми, заразными и стойкими…

Мне могут сказать, что до Сталина был еще Ленин и что уже при интеллигенте Ленине был заложен совершенно ложный принцип: квартиры — собственность государства, и их нужно раздавать, а не продавать-покупать.

Скажут также, что при Сталине, да и при Брежневе — Черненко это вполне устраивало целую социальную прослойку в СССР — а именно так называемую номенклатуру. Для нее, то есть для ближнего круга, строились дома с отдельными квартирами. (При Ленине его приближенные жили, как правило, кучно, в общежитиях. Одно из них до конца Отечественной войны размещалось в самой роскошной при царском режиме гостинице «Метрополь».)

А теперь пора сказать, для чего я сочинила всю эту длинную преамбулу, предваряя рассказ об обмене, главным «автором» которого была я сама и который затеяла для сына и его семьи.

Очень просто. Хотела объяснить самой себе, да и человеку, которому попадутся на глаза эти листки, почему я считала, что для каждой советской семьи нет ничего важнее, нежели иметь свое жизненное пространство — собственную отдельную удобную квартиру.

Итак, приступаю к рассказу об операции «Обмен», которая произошла в 1970-е, то есть во времена Советского Союза со всеми его «системными» запретами и огромным бюрократическим аппаратом — не говоря уже об аппарате насилия (в середине операции «Обмен» у Алика — молодого художника, отнюдь не политика — был… обыск).

Также скажу наперед, что ничего такого, как коммуналки, ни Алику, ни его жене Кате уже не грозило… Интеллигенция в ту пору, то есть в 1970-е годы, жила в отдельных квартирах со всеми удобствами, как писали в объявлениях об обмене.

Операции «Обмен» предшествовал мой визит в семью Алика, жившую в квартире невестки, которую та получила тоже в результате обмена (родственного) с братом — гениальным математиком Димой.

В одной не очень большой комнате этой квартиры стояла тахта, а рядом с ней — коляска с младенцем Даней. За тахтой во всю стену, загибаясь на другую стену, висела, составленная из отдельных квадратиков, работа K&M «Жизнь человека».

Комната была проходной. Смежная, совсем маленькая комнатушка, предназначалась десятилетнему Андрюше, сыну Кати.

Добавим к этому, что К&M уже тогда фигурировали как опальные художники, и тем самым исключалось, что их когда-нибудь примут в МОСХ (Московский союз художников) и дадут мастерскую — помещение для работы.

К тому же Виталика должны были вот-вот изгнать из мастерской, которая на самом деле принадлежала художнику Дегтяреву — его тестю. Но Комара уже развели с милейшей дочерью Дегтярева, видимо, из-за того, что ее родители предпочитали иметь дочь с сыном от Комара матерью одиночкой, нежели женой художника-нонконформиста.