Чтецы - [41]

Сунь Шаопин уже приспособился к жизни в этом нижнем слое общества. Хотя у него имелось мыло и принадлежности для чистки зубов, но он их никогда не доставал; не мыл лицо, не мыл ноги, тем более нельзя было чистить зубы. Когда ели, он так же, как другие, сидел на корточках, держа перед собой миску, ел шумно, звучно чавкая. Говорил грубым языком. Ходил, согнув спину, сложа руки или засунув ладони в рукава; ноги нарочно гнул колесом. Плевался, словно пули летели изо рта; после большой нужды, как и другие мастеровые, подтирался горстью земли вместо туалетной бумаги. Никто не догадался бы, что он грамотный, да еще в прошлом «из господ».

Хотя Шаопин на вид был во всём совершенно как настоящий крестьянин на заработках, но одно у него никак не получалось – вечером, когда было пора спать, часто не мог уснуть: бессонница – классический дефект культурного человека. Хорошо еще, что остальные, как только лягут, сразу же начинали храпеть, и никто не знал, что он в темноте лежит с широко распахнутыми глазами. Если бы кто из братии узнал, что один лежит по ночам и не спит, то не поверили бы— это как если вдруг кто отказался бы от жирного мяса.

И правда, после целого дня тяжелой изнуряющей работы Сунь Шаопин часто не мог уснуть и лежал в тишине ночи, чувствуя, что мысли его, напротив, бегают всё живее. Иногда он думал о чем-нибудь конкретном. Но чаще всего думы уносились куда-то в бескрайние дали, словно река без берегов, растекающаяся бурным потоком; или это было похоже на разноцветные кольца света, перекрывающие и находящие друг на друга – эти разрозненные мысли постепенно переходили в сон.

Однако такая ненастоящая бессонница не мешала ему на другой день хорошо работать; он всё-таки был молод, физически крепок, словно натянутая тетива округлившегося лука…

Не успел оглянуться – прошел месяц.

Перед праздником Цинмин стало теплеть, земля почти повсюду отмерзла. Ветки ив по берегам реки уже подернулись бередящим душу зеленым туманом. На обращенных к солнцу склонах окрестных пустых холмов проклевывались нежно-зеленые побеги молодой травки.

На рабочих площадках ремесленной фабрики работяги уже не выдерживали в ватниках, скидывали их на сторону и работали дальше. У общежития уже был возведен первый этаж; положили пол и начали ставить стены второго этажа. Работа Шаопина была закидывать на второй этаж один за другим побрызганные водой мокрые кирпичи – это же сколько надо и физической силы, и выносливости! Для подмастерья это была, без сомнений, самая тяжелая работа; но ему надо было ее делать, потому что в своем разряде он получал высшую ставку.

Надсмотрщиком на этом участке работ был племянник подрядчика Ху Юнчжоу, еще молодой, но во всём бравший пример со своего дяди; с черным огрызком самокрутки в зубах, он всё время крутился тут и там, с утра до вечера был на участке, размахивая руками и покрикивая. Сам Ху Юнчжоу обычно появлялся раз в день, обходил всё кругом, и больше его не видели – ему надо было смотреть сразу за несколькими местами работ, успеть везде проверить и распорядиться. Вечером он возвращался на ночь сюда. Ху Юнчжоу со своим племянником жили каждый по отдельности в выгороженных для них углах в пустующей пока гончарне. За стенкой рядом была кухня. Еду готовил кроме той нанятой девочки еще один пожилой мужик лет шестидесяти с лишним, тоже из родни Ху Юнчжоу; этот старикан и племянник Ху Юнчжоу жили в одной из печей, а та девчушка ночевала одна на кухне. Остальные работники там ужинали, а потом уходили в свой «яодун»[55] – земляную нору, вырытую ниже по склону рядом с мусорной кучей.

Работы стало больше, стали нужны еще люди. Ху Юнчжоу понемногу нанимал новых мастеровых из квартала у большого моста рядом с восточной заставой; тогда же он выгнал несколько человек, которые работали плохо.

Работников стало больше, старикан с девчонкой вдвоем уже не справлялись. Они еще могли приготовить, но старикану приходилось самому всё закупать, а огромные корзины с картошкой и капустой, мешки муки по пятьдесят цзиней[56] он в одиночку таскать не мог. Ху Юнчжоу ни с того ни с сего решил, чтобы Шаопин помогал старику ходить за покупками. Для мастеровых эта работа считалась легкой, каждый бы пошел с удовольствием. Но Ху Юнчжоу, считая, что Шаопин – земляк, из того же, что и он сам, уезда, отдал ему это выгодное поручение.

Шаопин радовался, словно получил повышение. Он теперь работал на участке только полдня, а другую половину дня вместе со стариканом, который готовил еду, ходил покупать продукты; так день получался намного легче, чем раньше.

Когда работать стало не так тяжело, ему вдруг ужасно захотелось почитать какую-нибудь книжку – ну подумайте: сколько уже времени он не держал в руках книги! С самого начала года, как он вернулся в Хуанъюань, он не ходил к Тянь Сяося, чтобы взять книжку почитать, – он ведь делал вид, что неграмотный, да и взятую книгу он бы не имел возможности читать. В карманах у него было пусто, он собирался скопить денег, чтобы послать домой и сестренке в уездный центр, и совершенно не собирался ни о чем другом думать.

Опять же именно теперь ему нельзя было отходить от своей роли неграмотного. Именно потому, что он был таким «неграмотным», который способен только на физический труд ради денег – только поэтому, – подрядчик ему доверял, и вот – поручил ходить за продуктами. Если бы Ху Юнчжоу знал, что он из учащихся, да еще развлекается тем, что книжки тут у него читает, – кто знает, может быть, сразу же и выгнал бы. А ему так не хотелось уходить с этого места работы! Мало того, что в день платят два пятьдесят, так теперь ему еще и не надо гнуть шею весь день изо всех сил, как другим работникам.