Читая «Лолиту» в Тегеране - [86]

Мы с Фариде пытались сказать ей, как ценим ее как преподавателя и как возмутительно, что администрация университета думает иначе. Она слушала нас спокойно, но наша похвала ей, кажется, нравилась. В начале революции арестовали ее любимого брата, президента крупной компании. В отличие от большинства иранских бизнесменов, он отказался мириться с новым режимом. Он поддерживал монархию, хотя не был политическим активистом и, как и его сестра, говорил то, о чем думал, даже после того, как его посадили в тюрьму. Он был дерзок, и этого оказалось достаточно; его казнили. Теперь Мина почти всегда одевалась в черное. Почти все время посвящала вдове брата и их детям.

Она жила одна с матерью в до смешного громадном особняке. Когда мы с Фариде пошли к ней в гости с большими букетами, стоял солнечный день, но солнце померкло, едва мы вошли в коридор ее дворца, мрачный, как мавзолей. Дверь открыла ее мать. Она знала моих родителей, и некоторое время мы говорили о них; когда ее дочь спустилась к нам по винтовой лестнице, она поспешно, но вежливо удалилась. Мы стояли у подножия лестницы с яркими букетами и в платьях пастельных цветов и выглядели слишком ветреными и легкомысленными в мрачной и серьезной обстановке этого дома, где все казалось окутанным тенями.

Мина даже веселилась мрачно-торжественно и так же благодарила нас за визит. Но все же она очень обрадовалась нашему приходу и пригласила нас в свою гостиную, огромную, в форме полукруга. Комната казалась грустной, как вдова, впервые появившаяся на людях без мужа. Она была скудно обставлена, а там, где должны были стоять стулья, столы и пианино, зияли пустоты.

Мать Мины, почтенная женщина под семьдесят, подала нам чай на серебряном подносе в изящных стеклянных чашечках с подстаканниками из филигранного серебра. Ее мать прекрасно готовила, и поход к Мине в гости всегда оборачивался праздником живота. Но этот праздник все равно был грустным: даже вкусная еда не могла оживить этот пустынный особняк. Любезное гостеприимство хозяек, их старания оказать нам хороший прием – все это лишь подчеркивало их плохо скрываемый траур.

Реализм в литературе был Мининым пунктиком, а Джеймс – ее страстью. Свой предмет она знала досконально. Мы хорошо друг друга дополняли: я с моими хаотичными знаниями и импульсивными интересами и она – дотошная и всеведущая. Говорить мы могли часами. Пока Фариде не ушла в подполье и не присоединилась к своей революционной группировке, из-за чего вынуждена была бежать в Курдистан, а потом в Швецию, мы втроем беседовали о литературе и политике часами, порой до глубокой ночи.

В политике Фариде и Мина придерживались противоположных взглядов: первая была предана идеалам марксизма, вторая отличалась твердыми монархистскими убеждениями. Объединяло их одно: абсолютная ненависть к текущему режиму. Когда я думаю об этих талантливых женщинах, чьи способности пропали понапрасну, я начинаю еще сильнее презирать систему, физически искоренившую самых увлеченных деятелей образования или вынудившую их уничтожить лучшее в себе, превратив в яростных революционеров, как Фариде, или отшельников, как Мина и мой волшебник. Под осколками своей разрушенной мечты они или удалились от мира, или медленно копили в себе ярость. Без Джеймса от Мины не было никакого толку.

19

В конце зимы и начале весны 1988 года после долгого затишья возобновились воздушные бомбардировки Тегерана. Вспоминая эти месяцы и сто шестьдесят восемь ракет, упавших на город, я не могу не вспоминать весну, ее поразительную нежность. Была суббота, и Ирак разбомбил тегеранский нефтеперерабатывающий завод. Сообщение об этом всколыхнуло старый страх и тревогу, что уже год, с момента последнего налета, таились где-то на периферии. В отместку иранское правительство атаковало Багдад, а в понедельник Ирак выпустил первую партию ракет по Тегерану. Напряженность последовавших событий превратила эту атаку в символ всего, что мне пришлось пережить за предшествующие девять лет, в идеальную поэтическую метафору.

Вскоре после первых ракетных ударов мы решили заклеить оконные стекла скотчем. Сначала мы переселили детей в нашу комнату и завесили окна толстыми одеялами и шалями; потом дети обосновались в маленьком коридорчике без окон, соединявшем детскую и взрослую спальни – том самом, где я коротала бессонные ночи в компании Джеймса и Набокова. Несколько раз мы уже всерьез подумывали уехать из Тегерана, а один раз в панике освободили маленькую комнатку возле гаража, которая потом стала моим кабинетом, и забаррикадировали в ней окна; потом, правда, перебрались обратно в свои спальни. В первые атаки на Тегеран я боялась сильнее всех, зато сейчас была спокойнее остальных, словно компенсируя свое прежнее поведение.

В первую ночь ракетных атак мы с друзьями смотрели по немецкому телевидению документальный фильм – биографию покойного советского режиссера-невозвращенца[75] Андрея Тарковского. В попытке задобрить интеллигенцию организаторы ежегодного кинофестиваля «Фаджр» (бывшего Тегеранского кинофестиваля) провели ретроспективу фильмов Тарковского. Хотя фильмы подвергли цензуре и демонстрировали на русском без субтитров, очереди в кассы кинотеатра на улице выстраивались еще до их открытия. Билеты продавали на черном рынке втридорога; люди дрались за возможность попасть на сеансы, особенно приехавшие из провинции специально ради такого случая.