Читая «Лолиту» в Тегеране - [70]
Мне не хватило денег. Я отобрала книги, которые могла себе позволить, и отказалась от весьма любезного предложения владельца магазина взять остальное в кредит. Убирая книги, которые я попросила отложить, в два больших бумажных пакета, он улыбался, будто все происходящее его очень забавляло, а потом сказал: да не волнуйтесь вы, никто их не купит. Теперь никто даже не знает таких авторов. И кто захочет читать эти книги сейчас, в наше время?
И верно, кто? Люди вроде меня теперь потеряли всякую важность, стали несущественными, как Фицджеральд для Майка Голда, Набоков для сталинского Советского Союза, Джеймс для фабианцев[58] или Остин для революционеров ее эпохи. В такси я достала те несколько книг, которые смогла купить, и стала рассматривать их обложки, погладила их глянцевую поверхность, столь приятную на ощупь. Я знала, что встреча с Бахри означала лишь одно: мое увольнение из университета – вопрос времени. Я решила не ходить туда больше, пока они сами меня не уволят. Так у меня образовалась масса свободного времени, и я смогла читать сколько угодно, без угрызений совести.
5
Вскоре были приняты новые законы, вводящие определенную форму одежды для женщин в общественных местах. Нас вынудили носить чадру или шарф с длинной накидкой. Опыт показал, что эти правила можно было насадить только силой. Поскольку женщины в массе возражали против этого закона, правительство сначала выпустило указ об обязательном ношении платка на рабочем месте, а потом и в магазинах – обслуживать непокрытых женщин продавцам запретили. Нарушительницы платили штрафы, могли получить до семидесяти шести ударов плетью и отправиться в тюрьму. Позже правительство учредило знаменитые отряды блюстителей морали: мужчины и женщины группами по четыре прочесывали улицы на белых «тойотах» и следили за исполнением законов.
Пытаясь собрать единую картину из разрозненных и кажущихся бессвязными событий того периода, я понимаю, что усиливающееся ощущение падения в бездну, которое преследовало меня тогда, связано с двумя знаменательными событиями, которые случились одновременно: войной и потерей работы. Я не могла предположить, что моя иллюзия стабильности так сильно зависела от привычного ежедневного распорядка. Теперь, когда я не могла называть себя ни преподавательницей, ни писательницей, не могла носить привычную одежду и ходить по улицам своим обычным шагом, кричать, если хочется, или спонтанно похлопать коллегу мужского пола по спине – теперь, когда все это стало нелегальным, я чувствовала себя невесомой и ненастоящей. Я словно ступала по воздуху; мне казалось, что меня сочинили, а потом стерли одним быстрым движением ластика.
Новое чувство нереальности происходящего заставляло меня придумывать новые игры – я называла их играми на выживание. Я была одержима чадрой и купила себе очень широкую черную накидку, доходившую до щиколоток, с широкими и длинными, как у кимоно, рукавами. Я прятала руки в эти рукава и притворялась, что у меня нет рук. Потом я нафантазировала себе, что под этой накидкой исчезало все мое тело: руки, грудь, живот и ноги таяли и растворялись, и оставался лишь кусок материи в форме моего тела, который плыл по воздуху под действием невидимой силы.
Я помню, что впервые стала играть в эту игру, когда пошла в Министерство высшего образования с подругой, которой нужно было заверить диплом. Нас обыскали с ног до головы; из множества сексуальных домогательств, которым мне пришлось подвергнуться в жизни, это было одним из худших. Охранница заставила меня поднять руки – выше! выше! велела она, – и начала обыскивать меня очень дотошно, прощупывая все части моего тела. Ее возмутило, что под накидкой у меня почти ничего не было. Я ответила, что ее не касается, что я ношу под накидкой. Тогда она взяла салфетку и приказала мне счистить с щек краску, которой я себя размалевала. Я ответила, что никакой краски на мне нет. Она взяла салфетку и сама стала тереть мои щеки; не достигнув желаемого результата – я действительно была не накрашена, я не врала – она стала тереть их сильнее, и мне уж показалось, что она сейчас сдерет с меня кожу.
Лицо мое горело, я чувствовала себя грязной; тело стало как замызганная взмокшая футболка, которую хотелось скорее кинуть в стирку. Тогда у меня и возникла идея этой игры: я решила притвориться, что у меня нет тела. Я представила, что грубые руки охранницы воздействуют на него, как рентген наоборот – только оболочка видна, все, что внутри, невидимо. Когда она закончила меня обыскивать, я стала легкой, как ветер, превратилась в бесплотное, бескостное существо. Секрет этого магического трюка заключался в том, чтобы стараться не прикасаться к твердым предметам, особенно к другим людям – моя бесплотность напрямую зависела от степени моей незаметности для окружающих. Разумеется, иногда я делала так, чтобы та или иная часть меня снова стала видимой – например, когда из неподчинения обструкционистской фигуре власти позволяла прядям волос выбиться из-под платка или переставала прятать глаза и сверлила оппонента взглядом, провоцируя неловкость.
