Читая «Лолиту» в Тегеране - [69]

4

Через несколько дней я пошла в Тегеранский университет на очередную встречу с Бахри. Он сам попросил меня об этом в надежде, что ему удастся убедить меня подчиниться новым правилам. Я приготовилась к марафонскому забегу по двору, но, к моему удивлению, угрюмый охранник не стал ко мне придираться. Впрочем, в тот день у ворот стоял другой охранник, не тот, которого описывала Лале. Этот не был толстым или худым, он даже не попросил показать удостоверение личности и просто притворился, что меня не видел. Я догадывалась, что Бахри предупредил его и велел ко мне не лезть.

Зал для совещаний был в точности таким, каким я его помнила со дня, когда мы с Бахри впервые встретились здесь, чтобы обсудить роль литературы в революции – просторный, прохладный и пустой, весь пыльный, хотя за исключением длинного стола и двенадцати стульев, пыли тут садиться было некуда. Бахри с другом сидели по центру длинного стола лицом к двери. Когда я вошла, оба встали, подождали, пока я сяду, и только потом сели сами. Я заняла место прямо напротив них.

Бахри не стал ходить вокруг да около. Он упомянул выходку Лале и похвальное терпение, проявленное администрацией по поводу «подобного поведения». На протяжении всей нашей встречи Бахри не сводил глаз с черной перьевой ручки, которую вращал в пальцах, как некий непостижимый объект, чью тайну надеялся разгадать. Бахри и его друзья прекрасно знали, что до революции, наведываясь в бедные, более традиционные кварталы Тегерана, профессор Нассри надевала платок. Да, она делала это из уважения к вере живших там людей, холодно ответила я, а не потому что это было обязательно. За все время нашего разговора друг Бахри почти ни разу не раскрыл рта.

Бахри не понимал, почему мы поднимаем столько шума из-за какой-то тряпки. Мы что же, не видим, что есть проблемы поважнее, что судьба революции поставлена на карту? Что важнее – сражаться с сатанинским влиянием западных империалистов или упрямо держаться за личные предпочтения, создавая раскол в революционных рядах? Возможно, я не совсем точно цитирую его слова, но суть была такова. В те дни люди взаправду так говорили. Складывалось ощущение, что революционеры и интеллектуалы того времени читали сценарий, воображая себя героями исламской версии советского революционного романа.

Удивительно, что Бахри, защитник веры, отзывался о платке как о «какой-то тряпке». Мне пришлось напомнить ему, что к этой «тряпке» надо бы относиться с большим уважением и не навязывать ее тем, кто не хочет ее носить. Что подумают о нас наши студенты, увидев нас обрядившимися в платки, хотя мы клялись никогда этого не делать? Не скажут ли, что мы продали наши убеждения за несколько тысяч туманов в месяц? Как думаете, Бахри?

Но что он мог думать? Суровый аятолла, слепой и безумный король-философ, решил насадить свою мечту целой стране и целому народу и вылепить нас в соответствии со своим близоруким замыслом. Он сформулировал некий идеал меня, мусульманской женщины, учительницы, и хотел, чтобы я выглядела, вела себя и жила в соответствии с этим идеалом. Отказ принять этот идеал для нас с Лале не был актом политического неповиновения; для нас это был экзистенциальный бунт. Я могла бы объяснить Бахри, что отвергала не тряпку, а трансформацию, которой меня хотели подвергнуть; я не желала смотреть в зеркало и ненавидеть незнакомку, которой стала.

Но, кажется, именно в тот день я поняла, что обсуждать мои взгляды с Бахри бессмысленно. Как можно спорить с представителем Бога на земле? Бахри не сомневался, что он на стороне правды, – по крайней мере, тогда еще не сомневался, и это придавало ему сил; я же была для него отбившейся от стада грешницей. Я уже несколько месяцев подозревала, что этим все кончится, но, думаю, именно в тот день, после встречи с Бахри и его другом, до меня наконец дошло, что я теперь не имею значения.

Я вышла из зала, не повторив свою прежнюю ошибку и не протянув ему руку. Бахри проводил меня до двери, как вежливый хозяин, провожающий почетного гостя; руки он крепко сцепил за спиной. Я все повторяла: не провожайте, в этом нет необходимости, и чуть не покатилась с лестницы, так мне хотелось скорее убраться оттуда. Почти спустившись на первый этаж, я оглянулась. Он все еще стоял наверху в своем потрепанном коричневом костюме и рубашке с воротником-стойкой, как у Мао, застегнутой на все пуговицы; руки сложены за спиной, растерянный взгляд устремлен мне в спину. Прощание возлюбленных, лукаво пошутила Лале, когда я пересказала ей эту историю за вазочкой мороженого в прохладной гостиной.

Расставшись с Бахри, я минут сорок пять гуляла по улицам и зашла в свой любимый книжный магазин, где продавались книги на английском. Зашла, повинуясь внезапному порыву, боясь, что в будущем такого шанса уже не представится. Я оказалась права: через несколько месяцев Стражи Революции ворвались в магазин и закрыли его. На дверь повесили большой железный засов и цепь – свидетельство, что лавочка прикрыта навсегда.

С ненасытной жадностью я начала выбирать книги. Меня интересовали издания в бумажных обложках: я взяла почти всего Джеймса и все шесть романов Остин, «Говардс-Энд» и «Комнату с видом». Потом выбрала еще несколько книг, которые не читала, в том числе четыре романа Генриха Бёлля, и кое-что, прочитанное совсем давно, – «Ярмарку тщеславия», «Приключения Родерика Рэндома»