Чистое золото - [83]

Татьяна Борисовна вспыхнула и робко посмотрела на свою недавнюю ученицу.

Они шли молча, как часто ходят сестры, которым все друг в друге понятно и ясно.

Такими и увидела их Сабурова, возвращавшаяся из Белого Лога. Она удивилась, что Тоня и Новикова идут вместе и, кажется, из лесу, но мысли ее сейчас же вернулись к тяжелому разговору с Заварухиным.

Надежда Георгиевна всегда ходила медленно, а сегодня не близкий путь из Белого Лога до прииска показался ей особенно долгим. Всю дорогу она проверяла, все ли, что нужно, сказала своему ученику.

Когда молодежь ушла из заварухинского дома, Павел спросил Дарью Ивановну:

— Мама, ты что делать будешь? Тебе идти никуда не нужно?

— Ой, надо, Павлушенька!.. Хоть ненадолго, а надо сходить на ферму.

Ну, и иди спокойно. Со мной Надежда Георгиевна посидит. А Алеша?

— Алеше в садик пора. Вместе и пойдем.

Дарья Ивановна увела Алешу, а Павел, нетерпеливо прислушиваясь к их удаляющимся шагам, начал:

— Хотел сказать вам, Надежда Георгиевна… Долго об этом разговоре думал, еще в госпитале… С тех пор как выяснилось, что не буду лучше видеть…

Он долго молчал, потом тряхнул головой, отчего рассыпались тонкие русые волосы.

— Ну, Павлик, я тебя слушаю.

— Надежда Георгиевна, не говорите ничего, что полагается в таких случаях. Скажите одно: хотите мне помочь или нет?

— В этом, я думаю, сомнений у тебя быть не может.

— Так… Разговор наш держать в секрете не прошу: знаю, что никому не скажете.

Павел провел пальцами по волосам, откинул их со лба.

— Помощь мне нужна одна… — выговорил он, хмурясь и бледнея. — Не примите за кривлянье или малодушие… Помогите расстаться…

Конец фразы он произнес так хрипло и невнятно, что Сабурова не расслышала.

— С чем? С чем расстаться?

— С домом, — твердо сказал Павел.

Сабурова неосознанно ждала чего-то подобного и внутренне готовилась к отпору, но, услышав слова Павла, почувствовала, как загорелось ее лицо. Надежда Георгиевна рассердилась.

— Скоро ты соскучился в родном доме, — сдержанно сказала она. — Дня не прожил, а уже уехать хочешь… И куда же тебя тянет?

— В городе хочу устроиться, Надежда Георгиевна. В общежитии для слепых.

— Вот как? — удивилась старая учительница. — А тебе не кажется, Павлик, что для Дарьи Ивановны это будет очень обидно? И чем вызвано такое желание?

Павел задумался.

— Надежда Георгиевна, вы всегда все понимали, поймите и сейчас… Положение мое не из легких.

— Очень понимаю. Тяжело… Но, зная тебя, я была уверена, что ты эту тяжесть выдержишь…

— И я был уверен. Нечего вам объяснять, как это бывает. Сначала отчаянье, потом оцепененье какое-то… вспоминать не хочется. А затем понемногу разум на выручку начинает приходить. Я ведь долго в госпитале пролежал, — усмехнулся он, — было время подумать.

— И что же надумал? — осторожно спросила Сабурова.

Павел встал и начал ходить по комнате быстрыми легкими шагами. Глядя на него, старая учительница даже усомнилась на минуту, точно ли он слеп.

— Надумал я тогда вот что: до полного уныния дойти самое простое дело, легче легкого. Пожалуй, и руки на себя наложить нетрудно. А я легких дел ведь никогда не любил. Это — он быстро коснулся глаз, — изменить меня не должно.

— Значит?..

— Значит, нужно жить, не киснуть. Оснований для этого много. Детство и юность у меня хорошие, светлые были… Мать ждет меня, братишка, товарищи… А главное — знаю, что воевал недаром. Как-никак, и моя маленькая доля в победе есть. На этом я твердо стоял.

— Стоял? Теперь не стоишь?

— Нет… и сейчас так думаю. Только сидеть и слушать как мухи жужжат, я не могу. В городе, в общежитии специальные инструкторы есть. Подберут мне работу, обучат. Здесь некому со мной возиться. А мне без дела никак невозможно. Характер такой… самостоятельный, что ли…

Павел говорил негромко, даже с некоторой застенчивостью, точно осуждал себя за слишком самостоятельный характер но Сабурова видела, что в правоте своей он непоколебимо уверен.

— Очень похвально, что ты хочешь работать, но не торопись так… Поживи, отдохни, что-нибудь подыщем для тебя. Ведь ты свалился как снег на голову, сразу трудно придумать дело…

— Нет, Надежда Георгиевна, в общежитии мне будет лучше.

— Ты не забывай, что в общежитие помещают одиноких людей, о которых дома некому позаботиться. Из-за тебя кто-то бессемейный туда попасть не сможет. Не лучше ли остаться здесь, где тебя любят и так тебе рады? Потерпи, найдешь работу.

Павел долго молчал, и когда заговорил, голос его звучал глухо:

— Приходится все карты открывать… Здесь-то, среди своих, где меня прежнего знают, мне и тяжело! С чужими я лучше держался. Я опять человеком быть хочу, над своим несчастье, подняться, а здесь это не выйдет. Вы не знаете, чего мне сегодняшнее утро стоило! Слушал я мать, ребят, Иона, Тоню.

Голос его оборвался.

— Я… я слишком любил все это, — сказал он едва слышно и отвернулся.

Сабурова хотела возразить, но, взглянув на Павла увидала что он весь дрожит, а лоб его покрыт мелкими капельками пота. Видимо, огромного труда ему стоило сдерживаться, говорить, не повышая голоса. И в этой сдержанности Надежда Георгиевна уловила такую большую и скрытую силу, что вне — запно переменила решение.