Чистое золото - [82]

Сраженная усталостью, она спала, и все ее радости и обиды, только что громко кричавшие о себе, отступили, чтобы она могла набраться сил и решить, на чьей стороне будет перевес, что станет главным.

Наскоро пошептавшись с травой и кустами, дождик стал умолкать. Неуверенная болтовня его становилась все глуше и глуше и наконец оборвалась. Острый солнечный луч скользнул по иглам лиственницы, пробрался ко входу в шалаш и заиграл на краешке золотистого платья. А на лоб Тоне упала большая холодная капля, долго набухавшая над ее головой, и разбудила девушку.

Тоня спала не больше часа. Тело ее еще жалобно просило отдыха. Непонимающими глазами, плохо сознавая, где находится, она глядела в просвет шалаша. Прямо перед ней покачивался на высокой ножке крупный, наполненный чудесным лиловым свечением колокольчик с четко вырезанными лепестками. Дивясь его прелести, она силилась понять, наяву или во сне видит цветок.

Внезапно волна живой радости хлынула к ее сердцу. Тоня вспомнила все. Она заторопилась, пригладила волосы и вышла из шалаша. Великие перемены произошли в лесу, пока она спала. Воздух был прозрачен и пахуч. Желтые сосновые стволы, казалось, дрожали в ясном свете, замолкшие перед дождем птицы вольно перекликались.

«Ты Федю видел? — озабоченно спрашивала скрытая в кустах птица и отвечала сама себе: — Видел, видел».

Тоня знала, что это посвист чечевичника, или, как его еще зовут, черемушника. Она присмотрелась, не виднеется ли сквозь ветви его темнорозовая грудка. Но черемушник хорошо спрятался.

— Почему Федю? — сказала тихонько Тоня невидимому вопрошателю. — Откуда ребята взяли, что ты спрашиваешь про Федю? Ты ведь о Паше говоришь, правда?

«Видел, видел», — ответил черемушник, и твердая уверенность была в его слабеньком голосе.

— Вот умница, милый!.. Я тоже видела его!

Чистенькие ромашки, собравшиеся табунком возле шалаша, доверчиво и просто смотрели на Тоню. Они поняли всё из разговора с черемушником и ждали, что будет дальше.

Тоня провела рукой по их головкам. Ликованье переполняло ее. Павел не знает, как держать себя с ней и с товарищами. Он уязвлен своим несчастьем. Вот откуда равнодушие тона и кривая усмешка. Глупый!.. Разве его слепота может помешать их дружбе, их давней, идущей из истоков детства привязанности! Просто она слишком долго, со страшным упорством ждала встречи, тысячу раз представляла ее себе… А действительность не совпала с этой придуманной картиной. Нет, все свои обиды надо откинуть, думать только о том, как помочь Павлу. Ведь он жив, он приехал, а это такое счастье!

«Жив! Жив!» — подтвердили птицы.

К Тониным глазам подступали слезы, не пролившиеся ни когда она услыхала о приезде Павла, ни при встрече с ним. Они искали выхода, пробивались наружу.

Тоня, почти никогда не плакавшая, теперь с недоумением и испугом огляделась вокруг, точно прося помощи. Но птицы, деревья, ромашки не вмешивались ни во что. Они готовы были разделить с одинаковым радушием и смех и слезы…

— Что же это?.. — слабо прошептала Тоня.

Она прерывисто вздохнула — в последней надежде успокоиться, но слезы уже хлынули, и она уступила им, привалившись к нагретому стволу, на котором плавились стеклянные капли смолы. Она плакала навзрыд, рыданья разрывали ей грудь; она захлебывалась в их потоке, чувствуя в то же время, что освобождается от непомерной, давящей тяжести.

— Тоня! Тоня Кулагина! Что вы?

Кто-то подошел к ней, чьи-то руки пытались оторвать ее лицо от мокрых ладоней.

Тоня энергично затрясла головой, судорожно всхлипнула и из-под руки покосилась на Татьяну Борисовну, смотревшую на нее встревоженно и строго.

— Тоня, послушайте! Да слушайте же меня! — повторяла Новикова. — Я знаю… Мне говорили про вашу дружбу с этим юношей… Павлом. Слушайте, Тоня… Вам тяжело, я понимаю. Но, честное слово, это ничто перед тем, что он возвратился. Не надо так оплакивать его. Голова у парня цела… руки… он найдет занятие. Школа, все мы придумаем что-нибудь. Зачем вы его заранее хороните? Ведь он мог бы совсем не вернуться, никогда. Не было бы человека, поймите!

Тоня подняла голову, и Новикова увидела измученные, но светящиеся счастьем глаза.

— Вы поняли, да? — смущенно спросила учительница — Вы согласны со мной?

— Да, да… Я только от радости, Татьяна Борисовна, — всхлипнула Тоня. — Не знаю, что со мной стало… Напрасно вы подумали…

— Вот оно что! — с облегчением сказала Новикова. — Как хорошо, Тоня, что я ошиблась! Знаете, у меня самой сегодня день особенный. Спать совсем не могла… Ушла сюда в лесок бродила и вдруг слышу — кто-то плачет. Увидела вас, и так мне грустно за этого парнишку стало!

— Нет-нет, я не считаю, что его жизнь кончена, Татьяна Борисовна!.. И никто из ребят…

— Понимаю. А я уже хотела вас как следует отчитать. Ну что же… пойдемте?

— Пойдемте, — ответила Тоня, приглаживая липкую от сосновой смолы прядь волос и еще раз оглядывая приютившую ее полянку, где так полно и сильно раскрылось сердце.

Они направились к поселку.

— А вы не обиделись на меня? — спросила Новикова.

— Нет, что вы! Я вашим словам рада.

— Рады? Почему?

Тоня подумала и решительно сказала:

— Потому что вы говорили как свой человек. А раньше… вы тоже не обижайтесь… чужое в вас было.