Чистая сила - [37]

— Вы извините, но кажется, что в вашем возрасте уже эти игры… Все возня какая-то вокруг, а убрать — и ничего внутри нет. Никакого  д е л а  здесь нет.

— А тогда зачем горячиться? — в прежнем тоне сказал он.

— Надоело.

— И к Леночке поспешаете от этого?

— Это мое дело.

— Да уж, разумеется, ваше. Вот вы и сами признались, что — «дело», а говорили — возня. Только знайте, — он наставительно покачал головой: вокруг всякого дела — возня, а вокруг серьезного — трижды возня.

— Это все, что вам нужно было?

— Нет, не все, — он провел ладонью по доскам скамейки, положил рядом с собой шляпу (совсем не на то место, которое протер). — Я вот зачем вас ждал: вы к Леночке сейчас не ходите, там ее этот бородатый муж, она при нем ничего не скажет. А я вам только время хотел указать, когда можно будет — с толком. Как говорится: свое время всему под солнышком, каждому плоду, и так далее. А в пять часов, то есть, в семнадцать, ее бородатый уходит на прогулку, и всегда один. Для моциона души и тела. Думать уходит. У него много есть о чем подумать. А у таких все раз и навсегда расписано: когда гулять, когда спать, а когда в потолок плевать. Хоть потолок провалится, а в пять, если не придавит потолком, — прогулка. Гуляет он недолго — час, вам и этого вполне хватит. А Леночка в палате сидит, его там дожидается, по некоторым, как понятно, причинам. Так что в пять минут шестого можете свободно входить.

— Это все? — сказал я как можно более отчужденно.

— Все, — развел он руками.

— А вам-то зачем? — опять не удержался я.

— Я же объяснил — помочь, — отвечал он, не опуская разведенных в стороны рук, да при этом еще и плечи приподняв. — Или не верите?

— Не верю.

— А это ваше дело, — сказал он, делая ударение на «дело», — но сами убедитесь. Для чего вам знать о моем интересе, когда я вашему благоприятствую. Кстати, — подался он в мою сторону, видя, что я собираюсь уйти, — вы бы пока — до пяти еще времени много — одно доброе дело могли бы сделать. Нет-нет, не для меня. Для несчастного старика. Навестили бы его, он, кажется, вас ждет. Да и Алексей Михайлович советовал. Переждете до пяти, а уж там по своему прямому делу. И уверяю вас — в проигрыше не будете.

Говоря это, он поднялся, взял шляпу и, помахивая ею в такт бодрым своим шагам, прошел мимо меня. Я, почти завороженно, провожал его взглядом. У поворота он приостановился:

— Хочу напомнить вам, что Алексей Михайлович у старика около двух часов пробыл и при закрытых дверях, так сказать, с ним беседу имел, — он помахал шляпой и добавил: — Да не фигурально выражаясь, а запершись на ключ — изнутри, на два оборота.

И, еще раз взмахнув шляпой, он наконец удалился.

Я опустился на край скамейки. Мне стало не по себе — смутно и тоскливо.

2

Так бывает: задумал что-то важное, кажется, одно только оно в тебе, оно одно и светить может, а — вдруг! — какой-нибудь незначительный пустячок и встанет на дороге: издалека еще пустячок, а подойдешь вплотную, он тебе и свет загородит; его бы обойти и не думать, дело свое важное продолжать — так нет: пока не поймешь, почему он на твоем пути оказался, да пока не обсмотришь его со всех сторон, да пока не наудивляешься смелости (а скорее — наглости) пустячка встать на большой дороге — вот и остановка; и простояв так, почувствуешь, как с дела твоего уже некоторая важность сошла, осыпалась, как позолота; и сомнение ты примешь, и тоску ты впустишь, и сядешь у края дороги, и пожалеешь себя очень, хотя и знать не будешь — за что жалеешь? и почему сидишь? а только жалости к себе всегда больше, когда причин не ищешь и природы ее, жалости, не ведаешь.

Что нужно было Думчеву и почему он так говорил со мной? в чем его интерес? или нет никакого интереса, а просто глупость и привычка лезть не в свои дела? — все крутились у меня вопросы, и я не мог остановить их кружения и вникнуть хотя бы в один. И как всегда бывает: вопросов всё больше являлось, они копились и путались, а мне казалось, что вот-вот явится простой и главный вопрос, и не просто явится, а еще и ответ за собой притянет, и — все станет понятным. Но простой и главный вопрос не приходил, а мне стало вдруг жалко себя, как будто меня несправедливо и ни за что обидели, а успокоить позабыли.

Так я просидел довольно долго. Но не вечно же было так сидеть! Я встал, прошел вяло несколько шагов, оглянулся. Подумал: лучше бы вернуться к Алексею Михайловичу. Я уже повернул было, но мне стало снова неловко к нему по пустякам обращаться. И я побрел по дорожке в ту же сторону, куда скрылся Думчев. Я уже не думал о Думчеве, уже не искал его интереса, но — я как-то уже не так думал и о Марте.

Я поднял голову и посмотрел на солнце: оно еще было высоко и до пяти часов ему столько еще двигаться. Эти «пять» часов Думчева что-то уж очень благодатно во мне проросли. Я себе говорил, конечно, что он здесь ни при чем, что я дожидаться пяти часов не намерен. Я опять поднял голову, и опять глядел на солнце, и думал, что почему это на юге оно очень уж медлительно движется по небу? Но и я передвигался медлительно и старался идти  д о л г о. До главного корпуса я все-таки дошел: постоял у колонн с осыпавшейся штукатуркой, потрогал обнажившиеся кирпичи, подумал — а как это из прямоугольных кирпичей делают круглые колонны? — и вдруг легко сказал себе: «А что бы и в самом деле не сходить к старику?» Сказалось это во мне вдруг и легко, да еще добавилось, что при Мирике разговор получится вряд ли, а старика, так или иначе, нужно навестить. Что же касается Думчева, то если у него есть интерес, то пусть он с ним и остается, а мне голову ломать незачем. И еще: как раз до пяти и просижу.