Чистая сила - [35]

— А куда Марта скрылась? — неожиданно и для меня спросил Алексей Михайлович.

— Что? — воскликнул Думчев.

— Я спрашиваю, вы знаете, где она прячется?

Думчев втянул голову в плечи, как-то сбоку и снизу внимательно посмотрел на Алексея Михайловича, перевел взгляд на меня, потом обратно.

— А вам откуда известно? — прошептал он.

— Да уж известно.

— Э-э, Алексей Михайлович, э-э, нехорошо, — протянул он обиженно.

— Да что нехорошо?

— Э-э, нехорошо. То-то я думаю, чего бы Алексею Михайловичу у старика так долго задерживаться. А вы ведь там без малого почти два часа просидели. А говорите — проведать. Кто же два часа проведывает, за два часа только утомляют.

— А вам откуда известно про два часа?

— Да уж известно, — отвечал Думчев словами Алексея Михайловича и со значением развел руки.

— Вы не думайте, — проговорил Алексей Михайлович примирительно, — ничего я толком про Марту не знаю: так, за завтраком наблюдал за Ванокиным, он, кажется, про нее расспрашивал. И с упорством. Вот я и решил…

— А ведь вы сегодня на завтраке не были, Алексей Михайлович, — не отрывая взгляда от Алексея Михайловича, раздельно выговорил Думчев.

— А вам откуда известно? — в тон ему спросил Алексей Михайлович. — Вы что ж — следите?

— Почему же слежу?! Не слежу, а присматриваюсь.

— И что же вы присмотрели?

— А то, что Марта и в самом деле скрылась. Только вот вопрос — у кого?

— У кого?

— А-а, вот здесь и новый оборот намечается: у этого… у жены бородатого.

— У Леночки?

— У нее самой.

— Да вы-то откуда знаете?

Вот здесь сладкая минута для Думчева наконец и наступила:

— Логика, — сказал он, высоко подняв палец, сантиметров на двадцать, наверное, выше головы. — Всего лишь логика. Но какая! Молодому человеку известно, и по вчерашнему понятно было, что Леночка Марту ненавидит. Так? Так. И вдруг — Леночка ее и скрывает. А бородатый… как его…

— Мирик, — вставил я нетерпеливо.

— Да, Мирик. Знает и…

Здесь Думчев сделал любимую паузу.

— И что?

— А ничего — нейтрал!

— Да вам сама Леночка, что ли, сказала? — спросил Алексей Михайлович, откидываясь на спинку стула и сложив руки на груди.

— С этой дамой не знаком. Но вывел, — Думчев улыбнулся, кажется, приготовил паузу, но передумал: — Ванокин этот сегодня на Леночку чуть ли не кричал. И заметьте, при бородатом, то есть при муже. А он, как известно, с ним всегда с осторожностью, потому что у того авторитет. А здесь — кричал на жену. Почти что с угрозами. Я, конечно, всего слышать не мог, но имя-то названо было, и не один раз. Вот и вся логика.

— Да какая же логика, если Леночка ее ненавидит?

— А это уже не логика, это уже — парадокс.

— Какой парадокс?

— Парадокс женской логики.

Здесь наступила пауза, но теперь уже не только по инициативе Думчева. Я поднялся. Поднялся и Думчев.

— А вы куда, Андрей Ильич? — остановил его Алексей Михайлович.

— Мне… это… надо… — теребя поля шляпы, забормотал Думчев.

— Нет, уж вы оставайтесь, у нас партия в запасе. А? — сказал Алексей Михайлович, шагнул к Думчеву, довольно бесцеремонно ухватил его шляпу и потянул к себе. — Мое право — реванш!

Я пошел к двери. Открыв уже дверь, я оглянулся: Думчев тоскливо смотрел мне вслед.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

1

Должен сказать, что, выйдя от Алексея Михайловича, я почувствовал, что уже не в том состоянии нахожусь, чем тогда, когда входил к нему. Скорее, не настроение мое изменилось, а настрой. Конечно, и рассказ его тут влияние имел. Но не в одном рассказе было дело. Не знаю, как лучше объяснить, но что-то такое во мне затормозилось, и хотя я знал, что пойду к Леночке и что Марту разыщу — первый мой порыв как-то замедлился. Большая доля непосредственности как бы ушла (непосредственное чувство в нас, как летучая жидкость: забыл или неплотно закрыл сосуд — она и испарилась). Во всяком случае, я повернул направо, к своей двери, а не налево — к выходной лестнице.

Войдя в комнату, я уже знал, что делать мне здесь нечего и ничего, кроме томления, здесь не отыщется, но я также знал, что идти мне сейчас, сразу, никак невозможно.

«Ну что, — думал я, — разыщу ее. А что скажу?» Какой-нибудь час назад я и не задумывался об этом — мне нужно было разыскать. А теперь вот думал. И дело не в том, что я ввязываюсь в историю (хотя ввязываюсь, конечно; а если точнее — уже ввязался и буду только увязать глубже), дело в другом. О ней говорил Думчев. Положим, Думчев ни о ком хорошо не говорит, и все эти его — «наводчица» и прочее, это только его собственное и к ней отношения может не иметь. Ну вот, я уже сказал: «Может». А если имеет? Если — и здесь ничего толком не разобрать, и всякое предположение не без основания — если и это игра — это ее бегство — если и здесь умысел? Даже если это бунт, то все-таки бунт имеет же под собой основания, не из воздуха же он сотворился и не один же здесь женский каприз! Теперь понятно, что она с Ванокиным знакома давно, да и не просто же по-дружески знакома! И приехала она сюда, судя по настроению, не красотами любоваться, а потому что — судя по Думчеву — он вызвал и потому что «все решается днями».

Понятно, что я себе Марту «придумал». Но, если бы она тогда не потянула бы меня  с а м а  и если бы Ванокин не встал на дороге, может быть, и придумывания никакого не свершилось бы. Но оно совершилось — и я не хочу, да и не сумею разубедить себя. Но главное, что  н е  х о ч у. Спрашивается (а хоть бы и спросил кто) — что я в ней такого разглядел? Положено отвечать (и считается, что только тогда настоящее), что мне это неведомо, что это невыразимо и что вообще такой вопрос неуместен. Очень даже уместен, тем более в моем случае. Конечно, вся сцена в беседке просто глупый скандал, но… если бы она не потянула меня  с а м а!