Чистая кровь - [12]

Да и конкуренция меньше, в нашей теме вообще в Германии никого нет, кроме меня и трех моих ребят. Остальные все китайцы или индусы, у них с языком проблемы, из-за этого публикуются они редко и не там, где надо.

Да и с тематикой у них на самом деле проблемы тоже: их стали ловить то и дело на фальсификации результатов.

Судя по всё более шумной болтовне археологов, они праздновали добытие чего-то неожиданного из-под какой-то плиты. Жаль старых развалин: хоть и было там жутко до паники, что-то в них чувствовалось родное, близкое.

Всё-таки это когда-то был наш замок.

— Слушай, Юрги, что они там празднуют? — Спросил меня кто-то из наших парней.

— Нашли вчера какую-то плиту, и под ней ещё что-то, — ответил я, может быть, немного громче, чем следовало.

Потому что один из немцев, сидевший спиной ко мне ближе других, повернулся и внимательно посмотрел мне в лицо:

— Entschuldigen Sie bitte, villeicht verstehen Sie Deutsch?

Он поймал мой взгляд, и я не смог солгать:

— Aber ja, Kamerad. — Я надеялся, что некоторая грубость ответа отвратит их от дальнейшего со мной общения, но ошибся: ко мне повернулась практически вся группа, не исключая и профессора.

Пришлось подсаживаться и знакомиться.

Профессора звали Гюнтер фон Хохвурценштодерцинкен. Может быть, в два слова через дефис, не знаю. Не проживи я столько лет в Германии, ни за что бы не смог не то что запомнить — произнести. Самое смешное, что я был с ним шапочно знаком. Когда-то, лет восемь назад, мы встречались на всеевропейской конференции по имплементации Болонского процесса, которая проходила в Ганновере. После одного из пленарных заседаний я сбежал, не в силах вынести скуку, и завалился в ресторан "Байернише Ботшафт" ("Посольство Баварии"), где и насел на пиво со свиной рулькой — там эта рулька особенно хороша. Ну, и размером не маленькая. Я просидел над ней полчаса, не меньше, вдумчиво запивая белым пауланером, когда в ресторан забрел герр фон Хохвурценштодерцинкен и заозирался в поисках свободного места. Свободных мест к тому времени уже не было; мне стало жалко коллегу, и я помахал ему рукой, приглашая за свой столик — вещь весьма необычная для немцев, но я-то не немец.

Мы в тот вечер медленно и хорошо надрались, под занятный разговор, от которого в профессиональном — преподавательском — смысле было куда больше толку, чем от всех докладов конференции, вместе взятых. Профессор показался мне человеком умным, жёстким и совершенно циничным. По крайней мере, поскольку нам нечего было делить из-за совершенно разных предметов научного интереса, и поскольку был очень маловероятно, что нам случится снова встретиться, он был весьма откровенен и высказывал мнения, за которые его уж верно подвергли бы остракизму в его университете, выплыви они там наружу. По пьяному делу, конечно, и от раздражения, которое почти у всех участников вызывали организаторы конференции и большая часть докладчиков, особенно французы.

Сейчас он меня не узнал.

Остальных я даже не старался сохранить в памяти. Все историки, к моему глубокому облегчению, были вообще из другой германской земли; даже выговор был у них не такой, к какому я привык. Пришлось упомянуть мой университет, но — они археологи, я технарь — интереса ко мне и моим проблемам у них не возникло. Надеюсь, и не возникнет, все-таки другая земля. Они мало интересуются нашими делами.

То, что я здешний, немцы по пьяному делу проигнорировали или вообще не заметили.

Праздновали они "великую находку" — алтарную плиту (как они это назвали) древнего храма, которую раскопали вчера, из-за чего чуть не пропустили Новый год.

Никакая это не алтарная плита, точно могу сказать: я с детства её знаю. Во-первых, она покрывала кусок пола, причем не в святилище, а прямо перед ним, у входа. А во-вторых, это только для немецких профессоров то, что на ней изображено — есть сакральное искусство доэллинистического периода, редкое для наших островов (ага, знали бы вы, сколько таких плит в наших пещерах). А для нас — изображения, остерегающие от того, чтобы трогать плиту и всё, находящееся под нею.

Немцы, разумеется, плиту выковырнули и под неё полезли.

Там нашлось что-то вроде неглубокой ниши, где в углублении стояла древняя каменная урна, украшенная барельефами.

Пустая.

Профессор, однако, пребывал в чрезвычайном возбуждении, утверждая, что рельефы и на плите, и на урне — великолепного качества и сохранности, и оба предмета будут украшением археологического музея в нашей столице, разумеется, после того, как он их опишет и опубликует.

Пока что добычу они хранили в апартаментах, снятых профессором.

Представляю себе, что подумала баба Кира, когда по её узкой лестнице шестеро немцев тащили мраморную плиту весом в два с лишним центнера на третий этаж, который она сдаёт туристам.

Дешёвая анисовка, которую историки мне щедро налили, была уже явно лишней. В голове моей шумело, глаза смыкались; я пожаловался на усталость, извинился перед немцами и нашими, с трудом нашёл глазами Алекси — и кивком показал ему на выход.

На улице было уже очень свежо. Мне чуть полегчало, хотя видел окружающее я по-прежнему как бы отдельными кадрами: вот улица, ведущая вверх, вот мраморные ступеньки проулка, которым вёл меня Алекси, сокращая дорогу, вот лестница к нашему чёрному ходу… провал в памяти… вот моя постель… всё.