«Чингизово право». Правовое наследие Монгольской империи в тюрко-татарских ханствах и государствах Центральной Азии (Средние века и Новое время) - [23]

Гораздо сложнее было следовать этому принципу монгольским правителям Китая и Ирана. В этих странах, как уже отмечалось выше, издревле сложилась собственная правовая традиция, влияние которой было просто невозможно не учитывать. Однако и тут монгольские законодатели сумели придать рецепции иностранного права (права покорённых народов!) характер новаций.

Так, откровенный характер заимствований преобладающей части норм китайского права в кодификациях императора Ин-цзуна был несколько завуалирован. Во-первых, в эти кодификации было включено значительное число (до трети всего содержания) указов более ранних монгольских ханов — императоров Юань, а во-вторых, использовался правовой опыт не только завоёванных империй Цзинь и Сун, но и более ранних китайских государств[217]. Соответственно, главным инициатором и создателем всех трёх собраний законов считался сам император Ин-цзун.

Честь разработки и проведения реформы права и системы управления в Государстве Ильханов её подлинный автор Рашид ад-Дин уступил своему патрону — ильхану Газану. И. П. Петрушевский считает, что везир «приписал» славу законодателя и реформатора ильхану «из лести»[218]. Однако выявленный нами принцип позволяет объяснить причину почтения сановника к своему повелителю иначе: рецепция персидского права в результате действий везира приобрела характер новаций — как бы заново созданных норм права, инициатором же нововведений представал сам монгольский ильхан, а не представитель покорённого населения!

Наиболее виртуозный, на наш взгляд, способ «замаскировать» рецепцию права покорённого народа имел место при включении в право империи Юань норм и принципов буддийского права, заимствованного из Тибета. Тибет к этому времени находился в составе Монгольской империи, т. е. в полной мере относился к категории завоёванных государств. Чтобы рецепция тибетского права не выглядела прямым заимствованием, была создана правовая фикция — т. н. концепция «двух учений» или «двух законов». Она сводилась к тому, что светское право (закон), установленное монархами Монгольской империи, дополнялось правом (законом) духовным — буддийскими нормами. Чтобы придать этой концепции легитимность, первым адептом «двух учений» в «Белой истории» назван сам Чингис-хан[219]. Соответственно «религией» его внука Хубилая названы «два закона устройства вселенной, [из них] духовное правление [подобно] шёлковому узлу, правление хагана [подобно] золотому ярму»[220]. В монгольской историографии XVII–XVIII вв. эта концепция получила дальнейшее развитие, и считалось, в частности, что каждый великий хан (начиная уже с Мунке) имел собственного буддийского наставника[221]. Таким образом, тибетское буддийское духовенство приравнивалось к высшему чиновничеству Монгольской империи и в некоторых случаях ставилось едва ли не наравне с её правителями и имело полное право проявлять законодательную инициативу!

Правители же монгольских государств, принявших ислам, нашли возможность соблюсти рассматриваемый принцип несколько иначе. Так, в источниках по истории ислама в Золотой Орде мы практически не встречаем сведений о правотворческой деятельности и значительной политической роли собственно ордынских правоведов и богословов — из Волжской Булгарии, Крыма, Хорезма. Советниками-богословами золотоордынских ханов-мусульман или видными чиновниками (в т. ч. и в судебной сфере) были выходцы из Мавераннахра, Ирана и даже Египта[222]. В то же время собственно ордынские богословы и знатоки права в большей степени были известны именно за рубежом, в первую очередь в Египте, союзном Золотой Орде, а также в Чагатайском улусе и Иране[223]. Полагаем, что возвышение иностранных мусульманских деятелей можно объяснить выявленной нами закономерностью: заимствование иностранного права формально от выходцев из независимых государств (включая и другие монгольские государства — Иран и Мавераннахр, не подчинённые Золотой Орде) было допустимо в отличие от права покорённых государств.

Правители Чагатайского улуса действовали аналогичным образом, в полной мере следуя принципу заимствования права не от собственных подданных, а от иностранных государей. Так, согласно тимуридскому историку Абд ар-Раззаку Самарканди, советники Пир-Мухаммад-мирзы, внука Тимура, предложили для обоснования его права на престол «испросить грамоту на царство у абассидских халифов, живущих в Египте, и тем самым отменить законы, действовавшие при монголах»[224]. Шахрух-мирза, сын Тимура, ставший в конечном счёте верховным правителем государства Тимуридов, также решил опереться на авторитет египетских халифов, а также правителей и правоведов из Египта, Ирана и аравийских государств.

Ещё один принципиальный момент, связанный с рецепцией иностранного права монголами, заключался в том, что заимствованные нормы права имели известные ограничения по действию: они чаще всего использовались для регулирования отношений именно с иностранными государствами и покорёнными народами. Наверное, один из немногих примеров (и единственный, известный нам), когда заимствованные нормы были распространены на всё население монгольского государства — это рассмотренный в начале статьи пример с налогами и сборами, позаимствованными ханами Золотой Орды из европейского правового опыта. Изначально эти нормы касались именно иностранных торговцев (примечательно, что весовой сбор взимался в Золотой Орде, даже если обе стороны в сделке были иностранцами!), однако в дальнейшем их действие было распространено и на всё население государства, включая кочевые племена. Это подтверждается, в частности, тарханными ярлыками ханов Тимур-Кутлуга (1398 г.) и Улуг-Мухаммада (1420 г.), согласно которым пожалованные лица (тарханы) освобождались от уплаты различных видов налогов, включая и вышеперечисленные торговые и дорожные