Чингиз Айтматов - [36]

«Нравственные аспекты конфликта и характеров “Белого парохода”, — писал тогда критик Ч. Гусейнов, — могут быть поняты только в свете социально-психологических факторов, связанных с историческими судьбами целого региона, осуществивших всемирно-историческое движение от феодально-патриархальных отношений к социализму, минуя капитализм и буржуазные отношения, которые, не отменяя коренных, родовых особенностей, свойственных антогонистическим формациям, знаменуют всё же, по сравнению с отсталыми феодально-патриархальными нормами бытовых, нравственно-психологических и иных отношений, сравнительно высокий этап духовного развития личности. И только в этом контексте могут быть с должной полнотой поняты и исторически осмыслены пафос и идейно-художественные особенности “Белого парохода” и вообще творчества Ч. Айтматова, в частности и прежде всего, повести “Джамиля”»[31].

Впору задаться далеко не риторическим вопросом: был ли «Белый пароход» антисоветским произведением по своей внутренней направленности, а Айтматов — скрытым диссидентом? И да, и нет. В том смысле, какой вкладывала в этой понятие официальная пропаганда, — нет. В том, что он видел в системе существенные нравственные изъяны, — да.

Иное дело, что позицию свою, прочно опирающуюся на общечеловеческие ценности, он выражал неявно, на языке мифов и символов. Автора «Белого парохода» вернее всего было бы охарактеризовать как одного из выдающихся представителей советской либеральной интеллигенции. Кстати, крупный прозаик Леонид Бородин, немало претерпевший от власти, утверждал, что диссидентство как явление зародилось в среде московской интеллигенции, в значительной мере — в той её части, которая пережила трагедию отцов и дедов в конце 1930-х годов, испытала душевный подъём на волне знаменитой «оттепели» и последовавшее затем разочарование. «На первой стадии московское диссидентство не было ни антикоммунистическим, ни антисоциалистическим, но именно либеральным, если под либерализмом понимать некую совокупность добрых пожеланий, не удостоверенных ни политическим опытом, ни политическими знаниями, ни, тем более, политическим мировоззрением»[32].

Иначе говоря, Айтматов был критиком советской системы в том же смысле, в каком критиками царского самодержавия были русские классики от Пушкина до Толстого. Сын репрессированного отца, он пострадал не менее, если не более тяжко, чем иные диссиденты. Но, не принимая советский тоталитаризм, Айтматов всё равно признавал многие достижения социализма, никогда себя не считал противником власти. Он неоднократно утверждал, что если бы не советская власть, у Средней Азии в целом и у Киргизстана в частности была бы совсем иная участь. А в одном из интервью, данном незадолго до кончины немецкой газете «Frankfurter Allgemeine Zeitung», он говорил: «Я убедился, что колониализм и империализм могут иметь и позитивные стороны, что, во всяком случае, русское влияние на Среднюю Азию было позитивным. Россия своими колониальными амбициями внесла большой вклад в развитие нашей территории. Только благодаря русскому колониализму нам в Средней Азии удалось приобщиться к общей цивилизации. Россия является и останется ядром евразийской оси. Мы — люди одной цивилизации. Нельзя также забывать и о том, что Россия принесла Средней Азии в плане цивилизаторского прогресса, кстати, ещё до появления Советского Союза. В ином случае, у нас сегодня было бы, как в Афганистане. Поэтому было логичным создание евразийского экономического союза, включающего некоторые государства Средней Азии и Россию»[33].

Так Чингиз Айтматов говорил в 2005 году, но в 1970-е, когда на устах у многих звучали проблемы малых народов — перспективы сохранения языков, национальных традиций, культурной идентичности — им владели иные мысли и чувства. Хотя и тогда он искал в малом большое, в частном — общечеловеческое, универсальное. Что и подтвердила его очередная повесть — «Пегий пёс, бегущий краем моря» (1977 год).

Более, чем какая-либо иная книга Айтматова 1970-х годов, она пронизана экзистенциальной тревогой и раздумьями над нравственной-этическими основами человеческого бытия.

Испытания старика Органа, Аки-Мылгуна, Эмрайина и маленького Кириска, густо замешанные на фольклорной архаике, переосмысленной в свете современного художественного опыта, глубоко созвучны этическим исканиям современности. Это признает и сам автор: «В последней моей повести “Пегий пёс, бегущий краем моря” действие происходит на море. Персонажи находятся в пограничной ситуации. Лодка — это мир. ...Я вижу свою задачу в том, чтобы подвергнуть нравственную основу героя максимальному испытанию. В сущности, вся современная проза занята такой проверкой, ставя перед обществом вопрос о том, насколько наши собственные поступки соответствуют общим требованиям, нашей исторической миссии».

Иные критики усмотрели в «Пегом псе» — единственным «морском» произведении Айтматова — перекликание с повестью-притчей Эрнеста Хемингуэя «Старик и море». Вообще говоря, американского писателя Айтматов ценил высоко, в частности, его мысль о том, что в любой части мира, если показать её правдиво, отразится вся полнота жизни. Однако же, как в раз в «Пегом псе» Айтматов скрыто полемизирует с автором «Старика и море». Хемингуэй пишет о величии человека, о его моральной победе даже в самом тяжёлом поражении, о борьбе, в которую он вступает, чтобы испытать свою личную стойкость и мужество. Киргизский же писатель ставит человека в пограничную ситуацию за тем, чтобы проверить на прочность его нравственное чувство и вместе с тем гражданские убеждения, ощущение долга перед чем-то таким, что выше его самого.