Чингиз Айтматов - [29]

Показателен финал повести, где Танабай предстаёт человеком, проигравшим самые важные сражения своей жизни. Он чувствует, что его борьба, его живые страсти, коммунистические идеалы и несбывшиеся мечты о мировой революции остались позади. Даже партбилет, которым он столь беззаветно дорожил, отобрали чиновники, обвинив его в несуществующих грехах. И лежит перед ним бездыханный труп Гульсары, его любимого иноходца, злонамеренно оскоплённого и измождённого, превращённого в жалкую старую клячу.

Осознание того, что он всегда находился там, где нужна была настоящая коммунистическая честность, самоотверженность, но из этого так ничего не вышло, не даёт ему покоя. Ведь он работал и табунщиком, и чабаном, и кузнецом. Вроде везде был нужен партии. Но вот его постигла неудача и жизнь будто потеряла свой смысл.

«Боже, — стучало в голове Танабая, — куда всё девалось, что было смыслом моей жизни, смыслом всей моей работы? Вот уж до чего дожил — стал врагом народа. А я-то страдал за какую-то кошару, за ягнят этих обдристанных, из-за беспутного Бектая...» И сидя возле павшего на дороге старого иноходца Гульсары, свидетеля лучших дней его молодости, Танабай понимает, что и его жизнь на исходе.

Правда, изображая тяжёлую душевную смуту героя, автор даёт ему возможность увидеть свет в конце тоннеля.

«Напишу Самансуру (сыну его друга Чоро. — О. И.), — решил Танабай, — так и напишу в письме: помнишь иноходца Гульсары? Должен помнить. На нём я отвозил в райком партбилет твоего отца. Ты сам отправлял меня в тот путь. Так вот, возвращаясь прошлой ночью из Александровки, по дороге пал мой иноходец. Всю ночь я просидел возле коня, всю жизнь свою продумал. Не ровен час, и сам паду в пути, как иноходец Гульсары. Должен ты мне помочь, сын мой Самансур, вернуться в партию. Мне немного осталось. Хочу быть тем, кем я был».

Таков финал повести. По мысли Айтматова, герой должен либо смириться со своей участью, либо снова подняться, попробовать обрести себя. И выбор сделан — Танабай решает вернутся в партию, вернутся к вере, которую он было потерял. А это значит, что и личное поражение героя неокончательно, и, тем более, вовсе не бессмысленно то, за что он боролся всю свою сознательную жизнь.

Да, не похож Танабай Бакасов на твердокаменных коммунистов в произведениях советских классиков. В идейной палитре повести важную роль играет метафора насилия — оскопления. Чингиз Айтматов много раз обращался к образам, почерпнутым из народной мифологии, из киргизских эпосов, но по художественной силе и идейной неоднозначности эта метафора в «Прощай, Гульсары!», несомненно, одна из самых сильных. С ней можно сравнить, пожалуй, только легенду о манкурте из романа «И дольше века длится день».

Художественная ткань повести укрепляется также легендой о Карагуле, повествующей о гибели единственного сына, по несчастной случайности застреленного отцом-охотником.

Вся эта символика раскрывает всё новые грани повествовательной конструкции, заставляя сопереживать расстающемуся с дорогими для себя иллюзиями герою. Танабай, старый коммунист, этот «человекоконь», «кентавр» (выражения Гачева) прощается не только со своим верным другом — иноходцем, рухнувшим в пути из-за физической немощи. Он прощается со своим прошлым, с лучшими днями, с эпохой, о наступлении которой мечтал и, мнилось, приближал всеми силами, но которая так и не наступила. Он отвергнут, и реальный, а не иллюзорный мир, оказался чужд для него. Он уже не хозяин своей судьбы, а собственная тень. Всё, что Танабай делал и чем занимался, потеряло смысл. У Айтматова человек сталкивается с судьбой, с историей один на один, лицом к лицу, а вера, идеалы, борьба за них есть не что иное, как момент экзистенциального выбора, который, как говорил Сартр, всегда предшествует этической самореализации личности[23].

При этом нужно подчеркнуть, что Айтматов далёк от мысли, будто борьба за лучшую долю есть абсурд или очередной идеологический обман. Наоборот, он убеждён, что без борьбы, борьбы упорной и тяжёлой, не обойтись. Проблема, по Айтматову, заключается в другом — насколько она, эта борьба за идеалы и социальный прогресс, результативна в человеческом плане, в этическом самосовершенствовании личности, в достижении общественной и личной гармонии.

Тут следует вспомнить литературный контекст 1960-х годов, когда в советской литературе активно обсуждалась проблема так называемого «положительного героя». Не остался в стороне от этих дискуссий и Чингиз Айтматов. Отношение к этому самому «положительному герою» у него всё время менялось, наполнялось новым содержанием. То, что он говорил в автокомментариях к «Первому учителю» в 1963 году, в 1977-м звучало иначе. Опираясь на опыт, приобретённый в процессе работы над повестью «Прощай, Гульсары!», он, в частности, утверждал: «Невозможно прийти к герою лишь путём чистого разума... Мне кажется, что задача литературы состоит не в том, чтобы показывать хорошего агронома, или плохого председателя колхоза, или передового рабочего, или разоблачить отвратительную пьяницу, или расхваливать своего героя для всеобщего назидания. То, что критики понимают под термином “положительный герой”, нередко оказывается огрублением. Если герой не является личностью, он может обладать многими хорошими качествами, но он не вызывает симпатий: в лучшем случае возникает красивая икона. Герои серьёзной литературы — противоречивые, внутренне богатые личности».