Четырнадцатый апостол - [8]

А в те времена многие умирали рано.

Не будь этой любви – и могла бы жить,

Не платить за смерть из собственного кармана.

И мальчик был. Не Ромео, любой другой.

Где-то они встретились, в Венеции, Риме или России.

Кто знал, что одна улыбка может грозить судьбой?!

Они никого ни о чём таком не просили.

Но эта вспышка, выстрел сразу по двум сердцам,

Одним движением – и души наверх, к Богу!

Наверное, даже Всевышний всплакнул Сам,

Подталкивая обоих нежно к райскому порогу.

Что ещё Он мог сделать, если была любовь?

Расцветить утро, чтоб небо не было хмуро.

Разрешить им шагать невесомо по головам цветов.

А всё остальное – выдумки и конъюнктура…

Сентябрьское

Кладу в альбом вчерашние листы,

Где я – не я, но ты всегда лишь – ты…

Где осень перекрасила цветы

Во все цвета прощальной немоты.

Никчёмных фраз извечный реверанс.

В саду берёз элитный декаданс.

У ветра с облаками свой брейкданс,

И медленно увял последний шанс.

Желтеет загустевшее вино,

Но коньяком не станет всё равно.

Придёт зима в добротном кимоно,

И всё накроет белое сукно…

Но сразу столько хочется успеть –

Наговорить, дорисовать, посметь…

Чтоб сердцу, распирающему клеть

Охранных рёбер, вырваться – и петь!

Растерянность диктует свой подход

К разбросу слов и двуединству нот.

И только небо не прощает взлёт.

И лишь земля

            всезнающая

                        ждёт…

«Я надеюсь не взять с собой ничего…»

Я надеюсь не взять с собой ничего.

Мне в этом мире принадлежит мало.

Рама спины скорей от отца моего,

Упрямство от мамы. В общем, хватало

На хлеб, на пряники и на плюшки,

В зависимости от каприза судьбы.

Старинные ёлочные игрушки,

Не хуже меня разбивавшие лбы

Об эту реальность, ждут за чертой.

Но я не спешу, это их проблема.

Покуда список грехов моих – черновой,

И что перевесит, ещё дилемма…

Стихи, картины, любовь, клинки,

Герои книг, количество чёрной боли,

Вешней сирени опадающие лепестки,

На каждую слезинку – количество соли,

На поцелуй – градусность тепла,

На каждую сталь – глубина пореза.

Ты мне отдала – всё, что могла.

Я отдал тебе всё, что не из железа.

Только поэтому не сердце. Увы, нет.

Его расплавят в шрапнельные строки,

И голову склонит чужой рассвет,

Когда ими зарядят пушки на юго-востоке.

Что я о себе ни думал, кем бы ни числил,

Перед кем не сумел искупить вины.

Пусть это будет самый последний выстрел,

Которым ангел объявит конец войны…

«Зима подобна гравюре…»

Зима подобна гравюре –

Чёрное или белое.

Печаль моя, факто де-юре,

Сердце заледенелое.

Куда я, зачем, милая,

От губ твоих уезжаю?

Боль из груди не выломать

И злобой не выйти к Раю…

«Любовь искупает грешников»,

Согласно строке хадиса.

Смерть ищет в доспехах бреши, и

Её дыхание – близкое…

А хочется взять твою руку,

Шагнуть в небеса вместе

И вместе петь про разлуку

Отчаянно храбрую песню!

Парить в голубом просторе,

Нащупывать Путь Млечный…

Туда, где лето и море,

    где наша любовь – вечна!

Аббас-Мирза

Белая рукоять её, сделанная из кости,

Ложится в ладонь с последующим «прости».

И в заточке мягко блеснёт бирюза,

Когда катится капля, но не слеза

По щеке её, кованной где-то в горах,

Где есть слово «честь» и нет слова «страх».

Потому что трусливые не живут

Ни вчера, ни сегодня, ни там, ни тут.

Та же алая капля, преддверье реки,

Когда тело падает со стуком глухим,

И речная волна красит алым песок,

И закат сам себе стреляет в висок,

Чтоб не видеть улыбки в её глазах,

Где в щербинках стали Аббас-Мирза

Режет воздух над осенью на куски,

На пласты, на стружки, на лепестки.

И в единую сущность упрямо множит

Сталь и кость, и мою заскорузлую кожу.

Потому что пока в мире есть лоза,

Пока солнце щурится на образа,

Пока луч изгибающегося клинка

Ещё держит в два пальца моя рука.

Пока небо не вычернило окоём –

Если мы умрём, то умрём вдвоём!

И её, о колено сломав, ребро

Кинут в гроб, как архангелово перо.

Навсегда обнажённую, без ножон,

Словно самую преданную из жён.

От зимы до зимы, от весны до весны

Тихим шёпотом рассказывать мне сны.

А пока дремлет в вымышленной оферте

В чёрных ножнах утопленное бессмертье…

«Всего три буквы затертые – ККВ…»

Всего три буквы затертые – ККВ…

Три слова, за которые всех к стенке!

В этой стене, словно во вспоротом рукаве,

Нашли его гордого в глиняном застенке.

Так ранее убирали невыгодных сыновей,

Замуровывали тихо в тюрьмах и гротах.

Остов безвестной хаты, степной суховей,

Тополя, одинокие, как брошенная пехота.

Рваное знамя заката, разлитое во всю ширь,

Красное с чёрным гордо взвилось и пало.

В жадный век, когда мир ополчился на миръ,

Силой сваливая монархию с пьедестала.

Чья уверенная, наломанная в бою рука

Под жёлтую глину прятала старую славу?

Кружились снежинки белые с потолка,

И дрожали полы, заслышав казачью лаву.

А кто тогда первым переступил порог?

Во тьму – что с молитвой, что сквернословя…

И как только нас прощает Господь Бог?!

Со звездой во лбу и ладонями в братской крови,

Под далёкие крики детей, стариков, жен

Закрыть эти страшные, вырванные страницы.

…Я тоже порезал руку, вытаскивая из ножон

Холодную память давно отпылавшей станицы…

«Было дело под аулом у реки…»

Было дело под аулом у реки.

Шли в атаку родовые казаки

И полковник Селиванов-молодой

Поманил меня ухоженной рукой.

Дескать, видишь, вон стоит столичный хлыщ,