Четырнадцатый апостол - [6]
Шрифт
Интервал
Карие очи её черепичные и небо её бездонно,
И ангелы замерли у подоконников, как шаловливые дети.
У дома Джульетты, зацелованного тысячами посланий,
Пока никого. И никто не хватает за талию её статую.
Влюбленно-восторженный символ идолопочитания
Видит в бронзовых снах Флоренцию, Геную или Падую.
Честно, не помню, куда там хотела сбежать эта пара?
Жёлто-зелёные вина Сан-Пьеро мне этого не сказали.
Большое болтливое солнце, как древнеримская тиара,
Освещает арену, раскинувшись, будто бы в кинозале,
В центре волшебного города, древнего и средневекового.
Современны здесь только твои поцелуи и ласки.
Я не спешу будить тебя, предчувствуя зарождение дня нового,
И новой, вечно живой, шекспировской дивной сказки!
Не уходи. Побудь рядом сейчас и в ином воплощении,
На каждом белом палаццо, на грани реки и суши.
За миг до рассвета, целуя плечи твои, полные всепрощения,
Покуда Вечность, чаруя, венчает наши тела и души…
Париж
Жёлтые листья клёнов на чёрном лице брусчатки.
Ни о чём возвышенном не думаешь, просто горишь
И бродишь по улочкам ван-гоговских отпечатков.
От бистро до бистро, словно карт-бланш!
Жаль, что франков нет и все платят в еврах…
Башня Эйфеля по ночи вся в orange!
Берёт свою мзду в валюте и человеческих нервах.
Отдаётся всякому, кто на неё ни влез.
Китайцев или индусов вообще немерено!
И Булонский парк, тот, что в прошлом «лес»,
По-прежнему тих, и проветренно верен вам.
Лувр кварталами мнётся от Мадонны к Венере.
У Джоконды – давка, во взоре – уи, трэ маль…
Дышится трудно, однако, по крайней мере,
Понимаешь её снисходительность и печаль…
Выпьем за гордые крылья богини Ники,
Мост царя Александра и вечную веру в Россию!
Аэропорт. Меж облаков золотисто-кинжальные блики.
В месиво снега и нежность руки мессии,
В негу объятий любимых берёзок и сосен и
В талую горечь подъездов и пропасть крыш,
Где лишь во сне вспоминать монпарнасскую осень,
Париж…
«Только здесь понимаешь, как важна смерть…»
Только здесь понимаешь, как важна смерть…
Что есть жизнь, как не подготовка к кончине?
Так изумительно толедская жёлтая твердь
Ложится на тонкую музыку Генри Манчини.
Но столь болезненны эти обломки стен,
Огрызающиеся на реку в беззубом оскале,
Что ты попадаешь в древневековый плен
Черни и золота, вниз вдоль клинка, по стали.
Здесь нет фламенко, но частые черепа.
Здесь не яркая Сангрия, но вино дель Торо.
И ночь неулыбчива, и фиеста слепа,
Как Алькасар, презирающий каждую гору.
Но запах Испании застыл именно в этих краях!
Где снова и снова гитара поёт о смерти.
Край жизни на лезвии хищных навах
Единожды! Без псевдобуддистской круговерти.
Мне кажется, тут будет легко умирать.
В небо душа, а кровь, по камням, в реку.
И может быть, кто-то примет душу мою поиграть,
Как играет младенец Иисус сердцем Эль-Греко…
«Я хочу в этот город…»
Я хочу в этот город.
Я прожил здесь тысячу лет и хотел бы ещё.
Но я вряд ли молод,
На погоду ноет колено и сильно болит плечо.
Я не верую в сны.
Это рваные плёнки фантазий и окриков свыше.
От весны до весны
Мои лошади с крыльями бродят по крышам.
Лад убитых стихов
На гитарный, увы, не похож ни на йоту.
Нормативно-легко
Петь, как все, и совсем не работать в субботу.
Я не помню себя.
Это значит, что сам я себе не настолько и нужен.
Но любить, не любя,
Лучше выспренной грусти на завтрак и ужин.
Море – это слеза.
Но, в отличие от моих слёз, в нём ни капли фальши.
Посмотри мне в глаза,
Ты тоже не хочешь, чтобы стихи писались и дальше.
Я выступил к башне.
Не затем, чтобы вниз, высокомерной рожей…
Разбившись однажды,
Я самый нелепый раб твоей рифмованной пашни.
Смогу ли поверить в тебя и снова взлететь, Боже?
Не важно…
«Дождь, заливающий старый Котор…»
Дождь, заливающий старый Котор
Так, точно кровь вымывает из жил.
И я, словно раненый черногор,
Опозоренный тем, что себя пережил
На долгих семнадцать лет или зим,
Поскольку – положено до тридцати!
А я задержался, и клоунский грим
Навеки становится клеймом моим.
До тридцати я обязан был лечь
В чёрную землю между камней.
Нарваться на пулю или на меч,
Но оборвать монотонность дней.
До тридцати – сыновей и дочь!
До тридцати – дом в горах и вино.
До тридцати – целовать ночь
С неполной луной, уйдя на дно
Бока Которской! Турецкий флот
Зубы сломает о мой хребет,
Мне, как все пишут, сегодня прёт!
И смерть поправляет на лбу берет
Чёрный, с красным и золотым.
Все наши герои уснули здесь.
Слава – пороховой дым!
Родина – совесть, судьба и честь!
В чёрных горах я найду приют.
В синее небо душа вспорхнёт.
Когда-нибудь, ясно, меня убьют,
Так будет, и чуда не произойдёт.
Но если Богу угоден каприз,
Допустим, на небе нет больше мест.
Пусть сбросит к святому Луке, вниз,
Держать на плече черногорский крест…
«Пенелопа тебя не ждёт…»
«Пенелопа тебя не ждёт…»
Не страдает, не пьёт, не пишет.
Пенелопе не нужен мёд,
Её мысли светлей и выше.
В них восходы и первый снег,
Запах роз и сонет Шекспира.
В них дыханье нездешних нег
И нездешнего мира лира.
Её так утомил прибой,
Ей так скучно смотреть на море.
Пенелопа живёт собой.
Это данность. Это не горе.
И когда ты сойдёшь в порту
На родную землю Итаки,
Постарайся забыть на борту
Свои принципы или страхи.
Эту женщину надо вновь
Завоёвывать жаром сердца.
Невозможно поймать любовь
В кошельковую сеть сестерций.
Еще от автора Андрей Олегович Белянин
