Четырнадцатый апостол - [7]

Пенелопа тебя не ждёт.

Не ищи в ней ключи от рая.

Поцелуй, как прощанья лёд.

Море, парус и Навзикая…

Пиросмани

Если пытаешься понять эту страну,

То сначала выучись, как батоно Нико,

Окунать кисти рук своих в тихую старину

И завязывать слёзы на узелок.

Рисовать не красным, а чёрным вином.

Особенно небо! Чтоб знать его истинный цвет

Над пенным Кахети с опрокинутым дном,

Ты должен от гари отмыть рассвет.

Пойти меж рядами пирующих кинто,

Ни на миг не показывая, как хочешь есть.

Спрячь кусок лаваша под своё пальто

И старайся как можно дальше отсесть

От любого знамения на край земли,

Где гуляют по лесу олени, неся рога,

Где давно позабыты святые слова молитв,

Беспощадно меняя тембр, логику и берега.

Привыкай к аромату продажных роз,

Связанных с нежным именем Маргарита.

Завяжи с современностью. Не принимай всерьёз

Это пошлейшее, киношное «чито-дрито».

Оплачивай каждый упрямый шаг в вечность.

Пей бессмертие с хрупкого виноградного листа.

Выкупи хриплым кашлем право на человечность,

Каждой буковкой подписи на уголке холста.

Прими всю эту землю, всю вековую грусть её,

С её высокими песнями, наперекор судьбе!

У престола Всевышнего – моли простить Грузию,

На долбаном английском молящуюся о тебе…

Венеция

Я никогда не писал об этом городе ни строки, и напрасно,

Поскольку последний великий поэт, здесь склеивший ласты,

Любил чёрный юмор, наглеющих чаек стихами кормя

с руки.

А рифмы его так метались, словно отчаявшиеся мотыльки

В своём вечном стремлении суицида и смерти на острие свечи,

В закоулках Сан-Марко, распускающего магические лучи,

От серебряных лож до свинцовых туч над поникшею головой

Того, кто не сам покинул родину, но и здесь не нашёл покой.

Потому что в этом городе, увы, этого слова попросту нет.

Есть только Смерть в чёрной маске, спешащая на обед,

Есть белый Доктор, который приходит, чтоб ей помочь.

Есть Кот, он разный, он сам по себе и предпочитает ночь.

Есть Дон Жуан, который при шпаге и в красивом плаще,

Есть Коломбина – любовь, флирт, игра на грани и вообще.

Меня в нём нет. Даже если сегодня на узеньких улицах есть я.

Что делать, но каменный лев с распахнутой книгой не мой маяк.

Пока над гранёной палаццо Дожей слепой пролетает дождь,

А здания жёлтою граппою лечат кашель и немоту, и дрожь

Своих отражений в грязных каналах, облизывающих мосты.

И гондольеры с профилем дьявола переворачивают, как листы

Грамоты нотной, зелёную воду веслом за чёрной кормой.

Подобно тому как тот же поэт, сердца комок отправив домой,

Велел оставить тело своё навеки в этом грешном песке,

Любой, проходящий в тумане краем канала, идёт на волоске

От жадных приливов, сметающих жертвы кинжалов

и бритв.

А город уводит в хмельную ночь другой стихотворный ритм.

Под ржание четверых лошадей с когда-то отрезанной шеей

Держу пистолет у виска,

            смотрю на воду,

                        принимаю решенье…

«„Я не люблю Париж!“ – упрямо твержу сам себе…»

«Я не люблю Париж!» – упрямо твержу сам себе,

Шатаясь улочками узкими, подмигивая голытьбе,

Которым и два евро – уже повод присесть в бистро,

Где ароматы вин – кисло, а запах эскарго – остро,

Где улыбаются каждому, кто хоть чуть-чуть не пьян,

Где живёт Азнавуром старенький эмигрантский баян,

Называют пуделя в шутку Ришар, а бульдога – Габен,

И клошары вдоль Сены всё так же живут в обмен

Меди на кофе, столь чёрного, что впору им рисовать,

Чёрный мост, чёрный сон, почерневшую Божью Мать,

Но к фонарному столбику лепится лучшая из наяд Дега,

По-балетному в небо ночное взлетает птицей её нога,

И целуются девушки две за румяным фужером в кафе,

И я снова рифмую неправильно длинную строку

к строфе,

У которой начало вроде бы есть, но и сам я не вижу конца,

Так Париж заключает сердца и поэзию в круг кольца,

Без которого я, увы, живу на земле уже столько лет и зим,

Без которого мир мой истоптан, замусорен и невообразим,

Но, когда в моих венах гуляет хмельное вино Luberon,

Когда сердце падает в ноги, словно просится на поклон,

Этот город, где всякая боль улыбается, вечное c’est la vie.

Я сдаюсь,

        я верую,

                и я преклоняюсь

                        Любви…

«Юность вольную кляня…»

Юность вольную кляня,

В ночь, сбежавшую от быта…

Дай мне боже след коня

С неподкованным копытом!

След, наполненный водой

Слёз моей заблудшей Музы.

Кривокрылый козодой

Перевьёт узлы на узы…

Вечный след, в котором век

Невесом, как купол в храме.

Где я кисточкой для век

Подведу ресницы драме,

Следу прошлого тепла,

Привкусу гортанной боли…

Пусть грехов моих зола

Служит пищей травам в поле.

Раз уж выбирать погост,

То как в рифмах к новым Эддам –

В Млечном луге, став меж звёзд

Одиноким конским следом!

«Я смешон, любимая?..»

Я смешон, любимая?

Так смешон…

Словно горб, откинутый

Капюшон.

Разбросаю числа

Вкруг стола

И помчится выстрел

Вдоль ствола.

Вырвется сиреневый

Боль-огонь,

Обожжёт безвременно

Мне ладонь.

И в глазах раскаянья

Больше нет.

Но уже не ранит, а

Стынет свет.

И слеза скользящая

Мчит, кружа,

Как в лицо летящая

Тень ножа…

«Говорят, не было ни Монтекки, ни Капулетти…»

Говорят, не было ни Монтекки, ни Капулетти.

Так, война кланов, но важно не это.

А то, что действительно жила девочка на свете,

Которую и звали-то совсем не Джульетта.

Так вот, девочка и вправду умела любить,