Четырнадцатый апостол - [12]

В доме моём есть старый костюм Паяца,

Я убил его хозяина в Венеции, а тряпки сюда привёз.

Я могу угостить тебя тёплым вином и грушей.

Мне кажется, то мясо, что ем я, ты не сможешь есть.

А ещё я могу читать тебе сказки, слушай…

Про воров и драконов, про лес, про ночь и благую весть.

Только не принцев. Монархия – это пошло…

Я навидался, я знаю, поверь, хватило до тошноты.

Всякие там Артуры и Лоэнгрины в прошлом.

А нынешние ценят чисто мужские символы красоты.

Я так устал волочь свою исключительность.

Юные волки гонят по следу и пробуют месяц на клык.

А мне царапает сердце какая-то мнительность

О том, что прошедшее время – гнуснейший из прощелыг!

Оно забирает всё! Оставляя взамен призраки.

Слава? Дым! Пустышка! Фикция! Слепое зеро и ноль!

Старость имеет свои уточнённые признаки,

Среди которых первые, кажется, разочарование и боль.

Отсюда сюжет, я жду в засаде за дубом,

Ты типа идёшь себе скромненько, но в корзинке ствол.

Мы пообщались тогда не особо грубо,

Но для тебя я никто, верно, лишь старый и серый волк.

Поэтому, девочка, не надо любовных пений.

Мы оба знаем, что вышло время моё и вышел мой срок.

Положи мою седую голову себе на колени,

Перекрестись мысленно и с улыбкой спусти курок…

«Напротив глаза твои цвета дамасской стали…»

Напротив глаза твои цвета дамасской стали.

Как стынущий чай «грин ти» в молочной эмали.

И выжжено вдоль души заточённым нервом,

Чего ты меня лишишь не сотым, но первым.

Не будешь со мною ты ни вечно, ни слёзно.

Расстрелянные мечты, молиться им поздно.

Как верить твоим губам и как им не верить?!

Давно поседел Адам у запертой двери.

Так поздно и зря считать минуты разрыва.

Отмерен разбег коня до края обрыва.

Рассерженный рой шмелей под шёлковой кожей,

Слепое сияние дней дотла подытожит.

Мечтают закрыть альков дежурные офицеры,

Но запах твоих духов дурманит без меры.

И если так всё сложить поверх одной карты,

То разве удержишь жизнь на грани азарта?

Расколота снов эмаль на краешке бреда,

И чувствуешь в сердце сталь при слове «Толедо».

Усталая голова, как промахи в лузу,

И не обо мне слова – «Cosaco el ruso…»,

Что я прочитал в ночи на камне могильном

При свете чужой свечи в нездешней Севильи…

«В этом городе дышит сон твоего поцелуя…»

В этом городе дышит сон твоего поцелуя

На улочках, закрученных, как локоны у виска.

Два столетья назад. Отчего доныне ищу я

Эту пулю, впорхнувшую с лёгкостью мотылька

В сердце моё? Ровной дырочкой, до полудюйма,

Почти без крови, или кровь никому не видна.

Сколько я посвятил тебе строчек? Уйму.

Сколько падал с тобою в небо без дна.

Возносился в ладонях твоих к предвечному

И тонул в глазах, задыхаясь от ласки,

Выстилал свою душу дорогою Млечною,

Безоглядно поверив в реальность сказки…

Ни слезы, ни упрёка, ни привкуса страха.

Так полынь смешалась с запахом пороха.

Так привычно опасно спутать в ночных горах

Ружейную вспышку с молнии всполохом.

А потом только ветер задаст вопрос –

Ты любила его? И за тропкой узенькой

Деревянный крестик, связанный прядью волос,

Над безымянным холмиком в сторону Грузии…

«Не прикасайся к именам…»

Не прикасайся к именам.

И, не целуя взглядом тени,

Пройди по выцветшим стихам

Штрихами новых откровений.

Забудь своих учителей,

Оставь их имя пьедесталам.

Вновь над рекой рассвет разлей,

Приляг. И выдохни устало

Всю эту жизнь на белый лист

Или на чёрный, снам нет веры.

И там, где горизонт был чист,

Сегодня топчутся химеры.

Не надо плакать, слёзы – пыль

И искажение перспективы.

Но, кровью оросив ковыль,

Ты выучишься умирать красиво.

Глядеть на револьверный ствол

Без содрогания и фальши,

Не боль, а слабенький укол,

Как предвкушение, что же дальше?

Не отвечай. Забудь меня.

Я тоже не был идеалом,

Шагая в ночь при свете дня

По брошенным небесным шпалам.

Мне будет уходить легко

И верить в то, что Светлый Боже

За ритмику твоих стихов

Простит меня на смертном ложе…

«Воюйте, ветры! Взвевайтесь кострами, ночи!..»

Воюйте, ветры! Взвевайтесь кострами, ночи!

Свейте верёвку, способную меня удержать.

Трубит ли из мрака на бледном коне Ловчий,

Сзывая дикую свору, привыкшую загонять

Волков и медведей, а также людские души.

Лишь красная пена будет лететь с клыков.

Послушно ударит гром и запузырятся лужи,

И тело моё подвесят на двадцать шесть крюков.

Я не задам вопросов. Как и не стану плакать.

Слишком порой похожи понятия плен и тлен.

А что за чертою? Гурии, кущи или арака?

Чтобы проверить это, приходится встать с колен.

И если есть такой ветер, что остановит пулю,

Так, как под солнцем Севера плачет полярный мох,

Так же с собора Витта бросились вниз горгулии,

Лишь потому, что я выжил и что я сделал вдох!

И не спешите списывать меня на могильный камень,

Я буду идти рядом, меж всех четырёх стихий,

И самое новое утро для вас распахну руками,

Четырнадцатый апостол…

Обугленные стихи…

«Легче всего написать строки о том…»

Легче всего написать строки о том,

Где ты не был раньше и не будешь потом.

О небе, о кущах рая и розовых облаках,

Так, чтобы каждый образ начинался на «Ах!».

Ах, какие прекрасные сны вокруг,

Ах, как нежно касание ангельских губ и рук,

Ах, куда вы, куда вы, здесь так светло!

И не чувствуешь больше боли ни ты, ни стекло,

На которое наступил, чтоб взлететь,

И твоей спины никогда уже не коснётся плеть,