Четырнадцать футов воды у меня дома - [5]

Наверно, теперь-то я могу начать с чистого листа.

Мы услышали душераздирающий визг. Тоскливый, но указывающий, что где-то дерутся. Я оглянулся на своих юных пассажиров. Им явно было страшно даже подумать о том, что же мы увидим, двинувшись на крик.

Я протарахтел через участок Хатчесонов, над Гретиным изящным цветником-арабеской, который скрыла и загадила бурая вода. На углу Картер-стрит и Шейди-серкл-драйв, в палисаднике какого-то нового врача из Нэшевской больницы, мы наткнулись на двух молодых золотистых ретриверов.

Они бились в воде, уже еле держались на плаву. Задыхаясь, работая лапами, двигались по кругу и видели только один путь к спасению: пытались забраться друг к другу на спину. Искусали и раскорябали друг друга до крови. Заметив людей, они громко заскулили и, слабеющие, дрожащие, повернулись мордами к нам.

И вот что нас особенно поразило: хотя глубина здесь была — самое малое, футов четырнадцать, а неподалеку торчали высокие конструкции, эти желто-кремовые псы, визжа от страха, кружили на маленьком пятачке — в пределах хозяйского двора. А ведь не было видно ни забора, ни мостовой — только дрейфующие дрова да темные жилы свободных течений, разбегающиеся в разные стороны. И все равно обе собаки держались на месте, как пришитые, и захлебывались водой, окрашенной их собственной кровью.

До детской площадки, где они могли бы спастись и отдохнуть, было футов двадцать. Вместо этого псы, точно заключенные-сокамерники, метались туда-сюда, туда-сюда, изнемогая в этой впадине с солоноватой водой. Мы позвали собак, и, еле высовывая головы из воды, они радостно повернулись и уставились на нас. Но обе, скуля, не трогались с места — жаждали спасения, но боялись устремиться к нему. За моей спиной один из парнишек спросил:

— Мистер, чего они там зависли?

Я толком разобрался, в чем дело, лишь когда начал отвечать:

— Это «невидимая изгородь». Они думают, что ток все еще включен. Так боятся какого-то слабенького удара током, что готовы утонуть — прямо в своем дворе.

Мы пошлепали по воде ладонями: «Сюда, малыши!» Без толку. К ошейникам собак были прикреплены электрошокеры — чтобы не выбегали за ворота. Забор с датчиками, которые включали устройства, скрылся глубоко под водой. Собак держала в ловушке одна лишь мысль об ударе током — а, между прочим, свет с трех часов ночи отключен. Хозяев дома нет, никто не поможет. Я заметил, что одна собака вообще освободилась от своего красного ошейника. И все равно бедняги — со двора ни ногой. Наверно, когда вода начала подниматься, они вскарабкались по стенам дома на крышу, и, наконец, доплыли до границы участка с тротуаром. И все это время плавали здесь, словно золотые рыбки, нарезая кровавые круги.

Я попытался растолковать ребятам эту систему безопасности для собак. Но мальчики лишь ошалело таращились — в районе, где они живут, такие предосторожности покажутся баловством, напрасной тратой усилий и денег. Да и в нашем районе, сказать по чести, тоже.

Дайана хранила молчание. Я порадовался, что парни не теряют присутствия духа — не то что я. Глядя, как тонущие собаки исчезают под водой, раздирая друг дружку когтями, впиваясь друг другу зубами в загривки, я почувствовал: мутит. Чуть в обморок не упал — может, бензина надышался? Или дело в стрессе…

С тех пор как я проснулся и обнаружил, что первый этаж затоплен, мной овладела сверхчеловеческая бескорыстная заботливость — сначала помоги другим, а потом уже себе. Елки-палки, сколько я уже сижу в своей моторке? Шесть часов без передышки. Даже отливаю прямо за борт, когда надо. И только теперь я сообразил, что со вчерашнего вечера ничего не ел — да и съел лишь тарелку позавчерашнего рагу.

Неужели тощий старик, которому незаметно стукнуло шестьдесят, — это я? Я самый, спору нет. И, подумав об еще одной спасательной операции — о двух молодых, обезумевших, тяжеленных собаках — я почувствовал: невмоготу. И какую же признательность я почувствовал, когда четыре крепких коричневых руки (с ладонями цвета слоновой кости) схватили одного горемыку за ошейник, а другого — за заднюю ногу и плюхнули в нашу качающуюся лодку.

Едва собаки почувствовали себя в безопасности и легли, вытянув ноги, их хвосты с почти механической размеренностью трижды, очень сильно, ударили по алюминиевой обшивке. Собаки мгновенно переглянулись. Встретились взглядом всего на долю секунды — но с общей целеустремленностью. И немедленно заснули, как убитые. Я был потрясен — а почему именно этим, как знать.

Сколько я сегодня перевидел всякого, столько воспоминаний и мыслей всколыхнуло, но не было сцены печальнее и трогательнее: они изранены в кровь, но спасены, и вот они переглянулись — проверить, как дела, — и отрубились. Теперь я разглядел, что это кобель и сука. Супруги, значит.

Нет, но как они переглянулись — «ты как? а как ты?» — и только потом, по молчаливому уговору, потеряли сознание! Вот что меня зацепило. Не могу описать свои чувства: слов не хватает. Но покосившись на парней на корме, я за них порадовался — они тоже чуть не прослезились. Парни сидели в обнимку. Дайана вообще никого не замечала — смотрела вдаль, на воду. Столько воды, и вся наша. Ох, как мне вдруг захотелось, чтобы рядом была моя лучшая подруга. Люди всегда хвалили шутки и улыбку Джин за ироничность: ирония нынче в чести. А я разве ценил по достоинству тот факт, что сорок лет шел по жизни вместе с женщиной, которая умела прощать? Я страдал худшим видом снобизма — чванством рядового продавца. Но теперь наконец-то перерос свои недостатки — и осознал: мне не хватает Джин. Сегодня ночью я стараюсь быть достойным ее.