Четырнадцать футов воды у меня дома - [4]

Джин умнее меня, ну а внешность… чем дольше на нее смотришь, тем симпатичнее находишь. Денег у нее намного больше, чем получу я (даже когда папа уйдет в мир иной). И, поверь мне, тебя она любит НАМНОГО сильнее. Митч, выбери Джин.

Я уставился в милое, бесхитростное лицо почтальонши, которая принесла мне это любовное послание. Она и не догадывалась, что содержание письма только что изменило ее и мое будущее. «Ответ будет?» — спросила она наивно. — Я улыбнулся ей.

Эту записку я хранил двадцать лет. Всякая первая красавица непременно устраивает жизнь своих фрейлин. А я — сам не знаю, почему — покорился ее желанию. А что, если Джин тоже просто выполняла приказ? Папа знал размер приданого Джин с точностью до доллара — но всегда смотрел на нее с жалостливой нежностью.

Однако наш брак оказался вполне жизнеспособным. Сорок лет. Пожалуй, это был брак не по любви, но… из практических соображений. И очень удачный. В сущности, мы были просто закадычные друзья. А в чем состояло мое «приданое», если оно вообще было? Втайне я мечтал, что уеду учиться на Север, где мой интеллект — или доброе сердце, или сам не знаю что — будут замечены, где меня не сочтут просто побочным продуктом спроса на ортопедическую обувь.

Моя Джин оказалась остроумной собеседницей, «мужней женой»: регулярно выходила со мной на этой самой лодке ловить сибаса. Хоть в чем-то меня вкус не подвел: я правильно выбрал ту, которая выбрала для меня Джин.

Женщина на дереве казалась безволосой — настолько вымокли ее локоны. С тех пор как нам было по тринадцать, я ни разу не заставал ее без косметических прикрас. А теперь, если не считать оранжевых нейлоновых трусиков, бедняжка была мокрая и нагая, словно только что на свет родилась. Белый мрамор ее тела, прилипшего к сосне с шершавой корой, обернулся творогом.

— Ой-ей-ей. А старая леди голая, — заметил один парнишка.

— Все нормально, — сказал я. — Я ее знаю.

— Бог ты мой, Митч. А я-то надеялась, что меня выручит прекрасный незнакомец, какой-нибудь бравый янки. Но между тобой и мной какие могут быть секреты — пуд соли вместе съели, правда?

— Дайана, — кивнул я ей, точно мы повстречались в клубе.

У меня при себе был брезент, и я быстренько ее закутал. Губы у нее были синие (и соски, честно говоря, тоже). Бывали времена, когда я переживал, что все равно люблю ее больше, чем свою жену, мою тихую, умненькую Джин. Эта леди с сосны могла бы основать Организацию Анонимных Кокеток. А я — я слишком покорно смирился с поражением в долгой битве за ее руку и сердце.

III.

Больше всего мне запомнилось, как наводнение подействовало на наших животных: одних сбило с толку, других облагородило. Соседские малыши, которых я вез, иногда держали на руках своих йоркширских терьеров, завернутых в кукольные одеяльца, или капризных сиамских кошек. Я увидел, что даже четырехлетние дети меньше нервничают, если заботятся о ком-то еще меньше себя. Штук двенадцать водяных щитомордников[8] пытались протыриться в лодку — приходилось их отваживать, но я ни одного не пришиб, просто рука не поднималась. Отпихивал их с надеждой, что им встретится какое-нибудь надежное бревно.

Некоторые птицы орали во все горло, словно бы предостерегая всех прочих живых тварей о потопе, но большинство примолкло. Рассевшись на ветках над самой водой, птицы глазели по сторонам, точно туристы.

Чего только ни носило по волнам. Желтая туфля на высоком каблуке. Портрет, скопированный с фотографии: какие-то молодожены, смеясь, размазывали друг другу по губам свадебный торт, а деревянная рама, точно спасательный круг, держала их на плаву.

На душе у меня становилось все тяжелее, когда я видел очередную мертвую собаку (нам попались боксер, а потом красавица колли), и все раздутые трупы свиней и коров, и живых оленей — эти умницы, с необычным, но не очень сильным страхом в глазах, плыли там и сям.

К половине девятого утра, обнаружив парнишек, а затем Дайану, я рассудил, что лодка заполнена. Можно лечь на обратный курс.

Когда я заложил последний вираж над бывшей Шейди-серкл-драйв, скрытой под двенадцатифутовой толщей воды, мне послышались какие-то крики. Мальчишки сидели тихо — правда, зубами от холода стучали. Обхватили друг друга руками, точно влюбленная парочка, — даже насмешек не боялись, лишь бы согреться. Дайана пряталась в складках брезента, безмолвная, как особа королевской крови, озирала бескрайние воды, скрывшие город ее юности. Она отдыхала, глядя прямо перед собой незамутненными глазами, не суетясь, — тут-то я и вспомнил, чем она меня пленила.

В торговом центре костры, журналисты, горячий томатный суп — все, как полагается. Но сначала надо сделать крюк — проверим, спасли ли Кейт Тарлтон и ее фотовыставку.

Я поразился, что, несмотря на все приливы и отливы чувств в моей собственной душе, держусь — мой рыбацкий челнок выручает. Я трудился в охотку: понравилось помогать людям. Работа почти как у продавца в обувном магазине. От сердца отлегло. Что это — истерика, благодарность судьбе или то и другое сразу? От себя не уйдешь.

Лишившись всего — я остался в чем был, плюс обручальное кольцо и моторка, — я почувствовал, что мне живется легче, проще. Впрочем, одновременно я ощущал себя беззащитным, как младенец. Мокрый зародыш — аномалия шестидесяти лет от роду — отпущен во внешний мир за хорошее поведение. Дом с девятнадцатью комнатами? Папина идея. Женитьба на Джин? Блестящая идея Дайаны, а потом и самой Джин, а потом и всего Риверсайда: нас обоих обожали, считали страшненькими, но милыми. «Правильно. Кто еще за них пойдет? По-моему, вместе они отлично смотрятся».