Четырех царей слуга - [15]

Позже Патрик Гордон узнал, что незадачливый капрал обратился к данцигскому коменданту с просьбой отдать деньги пленного офицера ему. На что полковник Винтёр укоризненно изрёк:

— Это невозможно, даже если у него осталась тысяча талеров, их уже нельзя отобрать, а тем паче отдать тебе...

К слову сказать, заключение для корнета могло оказаться непродолжительным. В первый же субботний день всех военнопленных привели в большую залу и там предложили перейти на службу в армию польской короны. Больше половины ландскнехтов сразу же выразили своё полное согласие на такое предложение. Меньшая часть, а в её числе и Патрик Гордон, ответила отказом. Вербовщики не стали настаивать.

Тюремное заточение было на сей раз не столь жестоким. Пленным разрешались прогулки по окрестностям тюрьмы. Корнет, имевший немалые деньги, целые дни проводил в ближайшей таверне за кружкой хорошего пива. Но к ночи все заключённые были обязаны возвратиться в камеры, в которых находились и спали все без разбора — здоровые, больные и раненые. Запах в непроветриваемом помещении стоял такой, что некоторые входившие порой теряли сознание.

Офицеры-вербовщики регулярно наведывались в тюрьму, стараясь уговорить отказчиков изменить прежнее решение. Особенно они обхаживали корнета-шотландца, указывая на любезное обхождение с ним в плену и рассказывая о том, как много знатных земляков служат вольному городу Данцигу и польской короне. Вербовщики при этом постоянно упоминали имя родственника Патрика по прозвищу Стальная Рука. Но тот на все самые лестные предложения отвечал вежливым, но твёрдым отказом.

В тюрьме Патрик познакомился с однофамильцем, Джоном Гордоном, тоже томившимся во вражеском плену. Он отслужил рядовым наёмным рейтаром и солдатом вдали от родины более тридцати лет, последние годы — в полку ландграфа Гессенского. Корнета поразило в нём то, насколько мог онемечиться шотландец на чужбине.

В один из дней на заре оставшихся в тюрьме военнопленных под охраной повели куда-то по данцигским улицам. Простолюдины при виде шведов проклинали их как угонщиков скота, конокрадов, разбойников, святотатцев, поджигателей. Те огрызались под хмурыми взглядами конвойных, городских конных рейтар.

Пленные воины армии Швеции предназначались для обмена на своих. Фельдмаршал-лейтенант Роберт Дуглас дал на то согласие. За городом и состоялась встреча Патрика со своим дальним родственником по прозвищу Стальная Рука. Тот, имея чин ротмистра польской армии, подъехал к нему и спросил:

   — Не сын ли ты Гордона, хозяина Охлухриса?

   — Да, я его второй сын.

   — Тогда я очень рад видеть тебя. Давай переходи на службу королю Казимиру. У нас жалованье задерживают не так часто, как у вашего Карла. Я тебе составлю здесь протекцию.

   — Нет, я буду и дальше служить монарху Швеции. А тебе, Джон Гордон, благодарен за доброе слово. И рад был тебя видеть. Случится — ещё встретимся где-нибудь...

Обмен пленных оказался непродолжительной, чисто формальной процедурой. После этого освобождённых пленных принял фельдмаршал-лейтенант Роберт Дуглас, который поблагодарил их за верность присяге королю Швеции и после этого распустил всех по полкам, эскадронам и ротам. В шведскую армию вернулся лишь 91 человек из почти четырёхсот пленных, содержавшихся в данцигской тюрьме. Остальные за время плена сменили армию.

Вскоре после возвращения из плена Патрик серьёзно заболел, и друзья, два брата Шварцвальд, поместили его до выздоровления в сельском доме своего родственника. Однако домашние хозяина обращались с чужестранным ландскнехтом не слишком любезно.

В один из дней на деревню напал отряд данцигцев, которые пленили там несколько десятков шведов, убив всех, кто по болезни не мог ходить. Корнета, пребывавшего в горячке, спасла жена хозяина. Она сняла с больного солдатские панталоны, расшитые серебряным галуном и яркими лентами, и спрятала их под кровать. Ворвавшиеся в комнату больного городские солдаты, не обнаружив ничего подозрительного, ушли.

Немного поправившись, всё ещё больной корнет, поблагодарив хозяина и свою спасительницу, поспешил вернуться к своим. Вскоре он был на коне и вновь привычно нёс службу в лейб-роте.

К возвращению корнета дугласовская лейб-рота «находилась в расцвете сил и славы». Боевых потерь почти не было, чума давно ушла, а шотландских дворян на пополнение прибывало немало. В гордоновском «Дневнике» посему не без гордости было записано:

«При возвращении [в свой походный лагерь] мы прошли маршем через Торн: 98 человек в шеренгах, все храбрые молодцы при отличных мундирах, оружии и лошадях, что являло прекрасное зрелище. Не менее приятно было видеть наших слуг, едущих особым отрядом во главе с неким Синклером, денщиком ротмистра, который выстроил их добрым порядком с «офицерами» на своих местах. Все они, свыше 200 человек, имели хорошее вооружение и лошадей».

Однако Патрик Гордон далеко не всегда был в восторге от своих земляков в лейб-роте. Был случай, когда у него угнали любимого коня и он не смог «вычислить» того, кто нанёс ему такой урон, поскольку пришлось покупать нового.

У выходца из Охлухриса с самого начала не сложились отношения с таким родовитым наёмником, каким был некий Джеймс Монтгомери, сын владельца поместья Скелмори в графстве Эр и племянник маркиза Аргайла. Прибывший на службу в шведскую армию, он привёз её главнокомандующему самые блестящие рекомендательные письма, и тот взял молодого аристократа в свой штаб, подарив ему прекрасного коня и дав в услужение мальчишку-немца. Фельдмаршал-лейтенант пожелал начинающему ландскнехту поскорее изучить немецкий язык, после чего он получит назначение на почётную должность.