Четыре выстрела - [2]

Шалью своею кутая,

Заря поцелует меня.

Ты как более, молодой и более шаловливый мечтаешь:

С разбега по ровному полю

Заре на закорки вскочить.

И я, и ты готовы срифмовать два слова: «Заря» «Россия», потому что в нашей России мы видим зарю, а в заре Россию.

В тебе не только

Плывет кораблем золотая Рязань.

(Ивнев.)

но и

Татарская кровь, татарский всадник.

(Ивнев.)

Вот почему я люблю тебя и ненавижу в одно и то же время.

Мы оба знаем одну тайну и эта тайна нас связывает крепче дружбы и любви. Мы оба знаем, что

То место не смоет дождь,

Где плясал разорённый татарский вождь.

(Ивнев.)

и мы оба знаем, что

Свистят по всей стране как осень

Шарлатан, убийца и злодей,

Оттого, что режет серп колосья,

Как под горло режут лебедей.

(Есенин).

Я опускаю оружие.

Выстрел отзвучал.

Дым рассеялся.

А ты стоишь передо мной крепкий, улыбающийся, кудрявый, как будущая Россия, загадочная Р.С.Ф.С.Р., полная огня и фосфора.

Выстрел второй – в Кусикова

Есть у меня и родина Кубань,

Есть и отчизна вздыбленная Русь.

Александр Кусиков.

Под большим шатром

Голубых небес

Вижу – даль степей

Зеленеется

И на гранях их

Выше темных туч,

Цепи гор стоят

Великанами.

Никитин.

Моя родина – степи кубанские

И закубанский нагор.

Александр Кусиков

Я пред Тобой смиренно спущу ресницы.

Чтоб замолить моих страданий раны.

Александр Кусиков.

Я одинок, я ничего не знаю.

Александр Кусиков.

На груди моей крест,

На бедре моем меч,

Буду плакать и сечь

Облаков белый лес.

Александр Кусиков.

Мы живем в переходную эпоху. И эта эпоха сказывается во всем: в государственности, в литературе, в жизни.

Мне кажется, что ты являешься самым ярким и типичным представителем нашей переходной эпохи: еще не отзвучал старый мир и в то же время нарождается новый.

Старое здание разрушено и на его развалинах закладывается фундамент новой жизни. Камни и осколки мира умирающего смешиваются с кирпичами мира нарождающегося.

Подобно миру социальному перестраивается мир моральный. На развалинах старой морали созидается новая.

Все, что вчера было «преступным», сегодня является морально приемлемым, и наоборот.

Литература разрушена. Нет никаких традиций.

То, от чего прежде с негодованием отвернулись бы поэты, теперь принимается ими и оправдывается. Литературы в прежнем смысле этого слова нет. Царствует какая-то распущенность, разгильдяйство.

Поэты вышли из своих кабинетов на улицу, на площадь, на эстраду.

Как это ни странно, но революция почти не затронула (по настоящему, внутренне) поэтов, вернее затронула очень немногих, ибо писать о революции это еще не значит прочувствовать ее. И потому современная русская литература является такой жалкой и обнищалой.

«Все течет», сказал Гераклит.

Протечет вслед за всем уже протекшим и наша переходная эпоха. Новое общество очистится от мутных осадков. Установятся новые литературные традиции и наши дни, вернее экстракт наших дней, будет красоваться на книжных полках любителей истории.

Смотря на тебя окончательно убеждаешься, что мы живем в эпоху воистину невероятных противоречий.

Из всех сегодняшних поэтов ты самый яркий и наглядный пример этих противоречий.

«Я пред Тобой смиренно опущу ресницы», пишешь ты, но хоть убей меня, я не могу поверить, как это ты можешь «смиренно спускать ресницы».

«Я одинок, я ничего не знаю», жалуешься ты, но… я не вижу правды в твоих жалобах.

Твое лицо я вижу совсем иным, – каменисто-воинственным с глазами остро-стальными, в которых восточное лукавство сплетается с огненным упорством и вдруг это наивное (или лицемерное?):

Я одинок, я ничего не знаю.

Меня поражает, удивляет, отчасти восхищает, отчасти возмущает это дикое противоречие между тем, что есть и тем что ты пишешь.

Когда ты говоришь:

На груди моей крест,

На бедре моем меч,

то меч я чувствую, и очень, а крест нет. Твой крест бумажный, легкий, его рвет ветер, а если пойдет дождь, он намокнет и превратится в клочья.

Твой меч тяжелый, упорный, воинственно-сильный и в нем весь смысл твоей жизни, а не в коем случае – крест.

Не крестом ты прокладываешь и проложишь себе путь, а мечом.

Ни что тебе не поможет, кроме меча.

Не поможет тебе и полумесяц, который тебе очень хочется прилепить к кресту.

Помни: ни крест, ни полумесяц.

Только меч! Один меч!

Мне ль не ведом излом потерь,

Конь по мне ржет один в базу;

Но ведь хлесткий октябрь теперь

Звоном зорь мне сморгнул слезу.

(Кусиков).

читаю я, но предо мной твое лицо «без слез», «без потерь».

Кого-кого, но меня не обманешь. За тысячу верст я чувствую запах «слез и потерь», в тебе же я чувствую всадника, конь которого «вздыбил буйную радость копыт».

Впрочем, «лицемерие» удел всех поэтов.

Я никогда не забуду, как написал одно свое стихотворение:

Всадники мчитесь, мчитесь, мчитесь,

Я не брошусь под копыта ваших лошадей,

как раз в тот момент, когда идя по Большому проспекту петербургской, стороны (вечером) мне захотелось бросится под копыта мчащихся всадников

И я увидел, увидел копыта

И узкие щели татарских глаз.

И в этих щелях полураскрытых

Увидел небо в последний раз.

(Ивнев.)

Ты гость Москвы.

И как бы она не ласкала тебя, Арбат для тебя будет всегда палубой большого парохода,

Разве арба проскрипит по Арбату,

Разве душу порадует ржаньем табун,