Четыре стороны сердца - [33]

Это «короче» вовсе не означало, что Филипп намерен сократить свой рассказ, но тут его очень кстати прервал Ганаш, которого нечаянно пнул Людовик, нервно перебиравший ногами под стулом. Визг собаки и всеобщий испуг прервали повествование, но вызвали неожиданную реакцию Анри Крессона.

– О, какой прекрасный пес! Ты откуда взялся? Решил нас приручить, не спросив разрешения? Ты прав: в этом доме приятно жить, не правда ли, Фанни? – спросил он с плотоядной усмешкой соблазнителя, заставившей ее похолодеть.

– Это самый лучший дом, который ты мог выбрать, – ответила Фанни, погладив Ганаша, и тот, трепеща от радости, обежал вокруг стола, чтобы представиться всем, кто там сидел.

Однако при этом он не подошел ни к Филиппу, ни к Мари-Лор, словно почуял их равнодушие, зато предусмотрительно остановился у ног хозяина дома, и правильно сделал, ибо тот после минутного приступа благоволения уже предвидел крики и возражения Сандры, дрожавшей за свои безделушки, особенно за те, что весили не меньше тонны.

«Ну и ладно, я ведь все равно разведусь, – подумал Анри, – а Фанни, похоже, любит собак. Ах, какая женщина! Какая женщина!»

И он посмотрел на Ганаша: веселая готовность к дружбе, которую он прочел в глазах пса, была такой приятной противоположностью неизменно суровому взгляду Сандры. «О, как я одинок в этом доме!» – подумал он и даже прослезился от жалости к самому себе.

– Хороший пес, – сказал он, нагнувшись к собаке, чтобы скрыть слезы. – Ну а как тебя зовут? Мартен, как его зовут? – внезапно заорал он, чтобы прийти в себя и показать, кто в доме хозяин. – Вы знаете его кличку? Только не вздумайте сказать, что вы впустили под мою крышу неизвестное, безымянное животное!

– Его зовут Ганаш[25], месье, – бесстрастно ответил Мартен.

Это торжественное объявление вызвало у Фанни громкий, неудержимый хохот. Хохот, который, казалось ей, она сдерживала с самого момента приезда, совершенно неуместный в тяжеловесном, причудливом интерьере гостиной Крессонады, – во времена Средневековья от такого кощунственного хохота рухнули бы стены.

Мартен удалился в кухню, донельзя шокированный поведением хозяина, растроганного любовью грязного, вороватого пса. Впервые со дня появления в этом доме он с симпатией подумал о Сандре – вот уж кто мгновенно вышвырнул бы этого Ганаша на улицу!

Но не успел он полностью оценить все достоинства Сандры, как властный оклик Анри призвал его обратно в столовую, и Мартен мгновенно, как в некоторых мультиках, возник там, с десертом на подносе. Все присутствующие, включая Анри Крессона, выглядели подавленными (хотя неудержимый, заразительный смех Фанни мог бы разрядить атмосферу). Анри – «пернатый хищник-претендент» – не нашел в себе достаточно сил и решимости, чтобы известить Фанни прямо здесь, нынче вечером, о том, что он намерен развестись, после чего они поженятся.

Его все выбило из колеи – и неожиданная симпатия к Ганашу, и усталость, и обильная выпивка, и рассказ о «королевском» бридже, и необходимость слушать байку о покере с этим Уорнером. Кстати, зря они не поаплодировали голливудскому триумфу Филиппа, хотя тот и не завершил свой рассказ, но, похоже, все остальные члены семьи тоже были слегка не в себе.

Итак, Анри закурил сигару – последнюю за нынешний день, как он думал. Филипп не курил, зато Людовик привез из своей психиатрической клиники какие-то странные сигареты, несомненно предназначенные только для пациентов, – от них несло то эвкалиптом, то мармеладом. Те немногие избранные, кому довелось попробовать такие, докуривали их до конца, но больше уже никогда к ним не прикасались.

Итак, Анри решил подождать до завтра, а там уж объявить Фанни, какое будущее ее ожидает. Несмотря на усталость, он пылко поцеловал ее руку и шепнул на ухо: «Верьте!» – но она, как истинно светская дама, изобразила удивление.

– Ну, спокойной ночи! – объявил он остальным и обратился к Людовику: – Говорят, ты разбил окно в комнате твоей мачехи?

– Да, и чуть было не оторвал голову «королеве», – со смехом добавила Фанни.

Вот уложить бы ее в постель рядом с Сандрой, красное и белое…[26]

– И кто же это на меня настучал? – нахмурившись, резко спросил Людовик. Мартен, состроив постную физиономию, покосился на Филиппа.

– Лично я спал, – высокомерно заявил тот.

– И все-таки – кто?

Мари-Лор залилась краской ярости и стыда. Она занималась доносительством еще в коллеже, а в лицее Сюффрен одноклассники после подобной истории объявили ей бойкот.

– Послушайте, – поспешно сказала Фанни, – на нашем приеме с удовольствием выступил бы маленький оркестр из Тура.

Анри пожал плечами:

– Неужели вы сочли его достойным такой чести? Я ведь мог бы выписать самых модных музыкантов из Голливуда или Лас-Вегаса, знаете ли. С учетом тамошних связей Филиппа…

– А мне показалось, что турские музыканты прекрасно играют, – заметил Людовик. – Я вчера как раз проходил мимо и слышал.

– А я, – громогласно заявил Анри, – приглашал их к себе на завод, и они играли у нас в актовом зале, очень даже хорошо, и чисто, и с большим усердием.

– Если они будут так же усердствовать здесь, то в гостиной рухнет Венера Милосская, – с улыбкой сказала Фанни, – она и так качается при самом легком сквознячке. А это опасно для гостей. Может быть, ее выводит из равновесия отсутствие рук?