Четыре стороны сердца - [21]

С момента прибытия Фанни роль ее помощника, естественно, досталась Людовику. В конце концов, именно заботой о его душевном здоровье объяснялся этот вечерний прием со всей надлежащей пышностью, чреватой сумасшедшими расходами на угощение (птифуры, легкие или плотные «антре», пирамиды кремовых пирожных и прочие яства), на расчистку аллей и стрижку деревьев в парке, на удвоенное число слуг, сплошь недотеп и воров, по мнению Мартена). Все это было плодом фантазии Анри Крессона (весьма дорогостоящим) и, как следствие, задачей Фанни. Вот почему Людовику поручили показать теще декорации предстоящего действа – различные гостиные, где ей надлежало принимать, дабы реабилитировать зятя, толпы богатых гостей, коих она a priori считала невыносимыми. Миссия эта, сама по себе сложная, оказалась не такой уж тяжкой для Людовика, чьи врожденная искренность и полное равнодушие к социальным различиям превосходили или, по крайней мере, благополучно обходили все трудности, зато Фанни терпеть не могла подобные «сборища», для которых, по ее мнению, было совершенно невозможно создать мало-мальски элегантный антураж. Эта задача представлялась ей такой же безумной, как и сам проект. Что она делает здесь – без любимого мужа, с нелюбимой дочерью, – пытаясь доказать факт полного или частичного выздоровления почти незнакомого молодого человека, которого, правда, теперь, в этом году, находила более симпатичным, но все же странным? Бывали в ее жизни один или два периода, когда все складывалось легко, благополучно или хотя бы так, как окружающие хотели, ждали, надеялись, когда все основывалось на чувстве или чувствах, будь это всего лишь амбиции, но когда эти чувства соединяли супругов, любовников, родственников. Здесь же не было ничего похожего. Вокруг она видела лишь слепцов, не желавших признать, что они превратились в чудовищ.

На самом деле люди, способные здраво судить об окружающих, люди, считающие своим долгом проявлять нежность к другим и уважать их право на заблуждения, хоть этим доказывают наличие души в своем существовании.

Тогда как претенциозность, равнодушие и полуагрессивность обитателей Крессонады объяснялись главным образом глупостью и полным отсутствием интереса к кому бы то ни было. Веселый настрой встречи на вокзале и особенно по дороге, в машине, бесследно испарился. Остался только дом – огромная, грузная хоромина, полная лестниц, галерей с бойницами и ко всему безразличных людей. Фанни встречала и по-разному оценивала многих богачей – снобов, клиентов знаменитого кутюрье – своего шефа, но никогда еще не сталкивалась с существами настолько чуждыми ей по духу. Здесь царили не деньги, не амбиции, не жажда власти – словом, ничего из явлений ей знакомых, но какая-то дремучая некоммуникабельность, свойственная всем членам этого семейства, обдававшего ее холодом. Она чувствовала, что в этом доме никогда не велись разговоры между женой и мужем, между отцом и сыном, между Мари-Лор и ее свекровью. Каждый ревностно охранял только свое достояние, свою епархию и ни в коей мере не интересовался другими. И эта обособленность буквально носилась в воздухе, смешиваясь с деревенскими ветрами, которым лишь изредка удавалось ее развеять.

6

Фанни твердо решила, что в день большого приема здешняя погода просто обязана быть прекрасной. При одной лишь мысли о том, как втиснуть две сотни незнакомых личностей во внутренние покои, между марокканскими пуфиками и мраморными восклицательными знаками статуй, ей хотелось немедленно сбежать отсюда. Но она обладала бесстрашием людей, которые дерзко бросают вызов судьбе и побеждают, а потому заранее приготовилась, даже в случае проливного дождя, стоять вместе с растерянными гостями в доме, смотреть вместе с ними, как полотняные тенты, буфеты, столы – словом, все, что она напридумывала, – медленно оседают наземь, и тем хуже, если Венера Милосская у нее за спиной тоже увидит все, что творится снаружи, поверх голов запоздавших мокрых людей. И тогда кто осмелится утверждать под таким ливнем, в такой суматохе, что Людовик безумнее, чем все окружающие?! Пускай непогода бушует, как ей угодно, – даже в этом случае миссия Фанни будет выполнена, хотя для нее самой это было бы слабым утешением: фильмы-катастрофы всегда угнетали ее не меньше, чем капризы знаменитых дизайнеров.

* * *

«Я, конечно, предоставляю вам полную свободу действий!» – объявил Анри в день ее приезда, за ужином. По тому, как вздрогнул Мартен, и внезапно онемели все сотрапезники, Фанни поняла, что в доме Крессонов эта фраза доселе не звучала – во всяком случае, из уст хозяина, который вдобавок, желая подчеркнуть изысканность своего высказывания, сопроводил его светской улыбкой, только подчеркнувшей его вульгарность. Впрочем, ее и подчеркивать не требовалось: об этом свойстве говорило все – и бычья внешность Анри, и его бесцеремонность в отношениях с людьми, и убежденность в собственном превосходстве, хотя, как ни странно, эта вульгарность бросалась в глаза именно в тех случаях, когда он инстинктивно пытался ее скрыть.

В Туре, где все страсти обычно порождались отзвуками, долетавшими из Крессонады, эта «свобода действий» произвела фурор – во всяком случае, среди городских коммерсантов. Вторым событием, которое должно было положить конец всем кривотолкам, касавшимся душевного здоровья Людовика, стало послание означенного Людовика, написанное от руки на листке из школьной тетрадки и приглашающее мадам Амель на свидание в охотничьем домике на следующей неделе. Мадам сначала изумилась, потом умилилась, потом разъярилась: это еще что за фортели?! У нее есть дом, у нее есть девочки! С какой стати она должна резвиться с сыном своего бывшего клиента в какой-то лесной халупе? Подумать только – у нее самые красивые девушки в Турени, а этот сопливый развратник предпочитает им женщину (то есть ее, мадам Амель!), которой уже сильно за шестьдесят! Однако все эти гневные чувства очень скоро уступили место тому, что победить невозможно, – любопытству.