Четыре Призрака из «Гамлета» - [7]

И это Реквик заметил, что Ф. Ф. приклеивает свои «светские» накладки намного более небрежно, чем театральные парики — нарочито неаккуратно, как некоторые завязывают галстук-бабочку. Реквик полагал, что тем самым Ф. Ф. выражает легкое презрение к миру за пределами сцены.

Реквика интересуют не только детали, но, возможно, именно из-за тяги к ним он с пониманием относится к человеческим надеждам и слабостям, даже самым тривиальным, вроде моего эгоистичного увлечения Моникой.

— Билли, я имел в виду не настоящий запах, — сказал я ему. — Мне сейчас почудилось, будто сегодня вечером может случиться что угодно.

Он медленно и торжественно кивнул. Будь на месте Реквика любой другой, я бы предположил, что он слегка навеселе.

— Ты был на сцене, — ответил он. — Знаешь, научные фантасты ни черта не понимают. У нас уже есть машины времени. Это театры. Театры — это машины времени и космические корабли. Они уносят людей в будущее и прошлое, к иным мирам и иным вероятностям… и если мы работаем на совесть, дают им мельком увидеть небеса и преисподнюю.

Я кивнул ему. Эти нелепые фантазии — единственное отступление от прозы жизни, которое Реквик себе позволяет.

— Что ж, давай надеяться, что Гатри поднимется на борт космического корабля, прежде чем взовьется занавес, — заметил я. — Сегодня мы зависим от того, хватит ли его детям здравого смысла доставить старика в целости и сохранности. Судя по рассказам Сибил, положиться на это нельзя.

Реквик посмотрел на меня по-совиному и медленно покачал головой.

— Гатри явился сюда минут десять назад, — сообщил он, — и выглядел не более пьяным, чем обычно.

— Какое облегчение, — искренне сказал я.

— Девчонки устроили сеанс с доской, — продолжил Реквик, точно собирался отчитаться обо всех членах труппы. — Они тоже почуяли сверхъестественное совсем как ты и попросили доску назвать виновника.

Он еще больше ссутулился, напоминая теперь горбуна, и принялся шарить под столом.

Я кивнул. Я уже догадался о доске по контуру света вокруг двери гримерной Гертруды Грейнджер.

Реквик выпрямился. В его руке была пинтовая бутылка виски. Даже заряженный револьвер удивил бы меня меньше. Он открутил крышку.

— Босс идет, — спокойно произнес он, услышав скрип двери служебного хода и, видимо, шаги, на которые я не обратил внимания. — Такая рань, а нас в театре уже семеро.

Он сделал большой медленный глоток виски и вернул крышку на место совершенно естественным жестом, будто проделывал это каждый вечер. Я молча таращился на него. То, что он делал, было совершенно немыслимо — для Билли Симпсона.

В этот миг кто-то пронзительно завопил, рассыпались дощечки, со звоном упало что-то металлическое, раздались торопливые шаги. Должно быть, после предыдущего разговора я был на взводе, потому что теперь со всех ног бросился к гримерной Гертруды Грейнджер, больше не опасаясь запнуться в темноте о провод или крепеж.

Я распахнул дверь и в ярком свете ламп, обрамлявших зеркало, увидел, что Гертруда и Сибил сидят рядом друг с другом, а на полу перед ними лежат перевернутая доска Уиджа и опрокинутый легкий стул с проволочной спинкой. Моника, бледная, с широко раскрытыми глазами, вжималась спиной в костюмы Гертруды, которые висели на вешалке у противоположной стены, так, словно пыталась спрятаться за ними, как прячутся под одеялом. Похоже, она не узнала меня. Темно-зеленое парчовое платье, которое Гертруда надевала, играя королеву в «Гамлете» — в него-то Моника, собственно, и вжималась, — подчеркивало ее бледность. Все три дамы были в повседневной одежде.

Я подошел к Монике, приобнял ее и сжал ее руку, холодную как лед. Моника даже не шелохнулась.

Тем временем Гертруда встала и довольно надменным тоном сообщила — я уже говорил об этом, — что они спросили доску, какое привидение посетило «Монарх» тем вечером. Вышло Ш-Е-К-С-П-И-Р…

— Не понимаю, дорогуша, что тебя так напугало, — сердито сказала она Монике. — Вполне естественно, что его дух посещает представления его пьес.

Я почувствовал, как хрупкое тело, которое я сжимал, немного расслабилось. Мне стало легче на душе. Я испытывал эгоистичное удовольствие оттого, что обнимал Монику, пусть даже у всех на виду и в столь неромантичных обстоятельствах, и в то же время думал о всяких глупостях: если Реквик солгал насчет того, что Гатри Бойд был не пьянее обычного (этот новый Реквик, который хлещет виски прямо в театре, казался вполне способным лгать), почему бы нам не использовать этим вечером Уильяма Шекспира? Ведь Призрак в «Гамлете» считается единственной ролью из всех шекспировских пьес, которую играл их автор.

— Я и сама теперь не знаю, — внезапно ответила Моника рядом со мной, качая головой, словно хотела прочистить ее. Наконец она заметила меня и немного отстранилась, но все же не стала отводить мою руку.

Затем раздался голос Босса: он стоял в дверях, слегка улыбаясь, из-за его спины выглядывал Реквик. Тот был бы таким же высоким, как Босс, если бы выпрямился, но сутулость отнимает у него почти фут.

Босс тихо сказал, весело сверкая глазами:

— Полагаю, нам следует довольствоваться представлением пьес Шекспира, не пытаясь представить на сцене их автора. Просто играть Шекспира — это уже серьезное испытание для нервов.