Четыре фрейлины двора Людовика XIV - [68]

– Что касается до этого пункта, то этот господин один только может тебе дать сведения; а так как это очень услужливый господин, то он не откажется. Говорите же, сударь, я жду!

– Cape di-Dious! мне нечего говорить, и я не понимаю.

– Мы постараемся вам помочь. Ты должен знать, мой милый Ален, что у этого господина есть талант, это его способ употреблять свою длинную рапиру времен Генриха IV. Да, но у него только один способ; это известная уловка и известный удар ладонью, который, благодаря его ловкости, его росту и длине его шпаги, никогда не упускал ни одного противника, дерущегося с вязальной иглой вроде наших.

– Ах! только если бывают предупреждены, если уравнивают шпаги и удачу, то конечно; г. д’Эспиньяк, который дорожит своим существованием, становится самым кротким, самым услужливым, самым учтивым человеком… таким, как ты его видишь… не опасным для последнего турнира.

– Господа, – сказал гасконец, вкладывая свою рапиру в ножны, – меня оклеветали.

– Я достаточно знаю на этот счет, – сказал Ален, – но я желаю знать, кто вам дал поручение меня убить.

– О! многоуважаемый и дорогой господин, какое слово вы сказали?… Клянусь вам…

– Ну, говорите, или честным словом бретонца, я сломаю эту дубину о вашу спину!

Он схватил своей сильной рукой ту дубинку, которую держал Генрих де-Севиньё и принялся ею размахивать.

– Клянусь Распятьем, что я ничего не знаю! Я сейчас вам скажу, уважаемый сударь, как началось дело. Вчера вечером, вернувшись в меблированные комнаты, где я живу, трактирщик передал мне пакет, который принес один человек для меня, это была маленькая коробка, хорошо запечатанная, содержащая письмо и кошелек.

– Посмотрим письмо, – сказал Ален.

Гасконец вытащил из своего надгрудного мешка мелко сложенную бумагу, на которой три друга прочли строки, написанные почерком так переделанным, что могли сбить с толку даже глаз эксперта:

«Капитан д’Эспиньяк, особа знающая вашу храбрость и вашу честность в делах, посылает вам эти двадцать пистолей. Вы получите ещё три раза столько, после того как вы сделаете то, чего от вас ожидают. Завтра, с утра, идите по следам офицера флота его величества, живущего в гостинице под вывескою «Великого Сент-Евстафия», устройте себе с ним свидание и выкажите пред ним талант и счастье, вас отличающие».

– И вот, – сказал Ален, тряся с отвращением эту пагубную бумагу, – отчего вы хотели меня задушить?.. Берегите же деньги, так благородно заработанные: а я, сохраню это.

Он спрятал письмо под свою фуфайку и, даже не взглянув на пораженного убийцу, он направился с своими друзьями в сторону трактира, где их ожидал завтрак.

Когда они достаточно удалились, Ален спросил:

– Теперь, мои дорогие спасители, вам остается объяснить мне, как вы явились в столь добрую минуту, и откуда происходит эта засада.

– Что касается засады, милый Ален, мы не смеем, в самом деле, ни на кого указывать; только ясно, что она идет от кого-нибудь достаточно могущественного лица, ты навлек где-нибудь вражду, которой ты должен остерегаться, так как она не отступает перед подобными средствами. Как мы были уведомлены? Этой запиской, почерк которой тебе может быть знаком:

«Господин де-Севиньё, господин де-Ротелин, сообщаю, что образован заговор, чтоб предать г. Ален де-Кётлогона под удары убийцы.

Записка, застигнутая мной, и одно слово, украдкой подслушанное, меня в этом подтверждают.

Ради Бога блюдите над достойнейшим из друзей и честнейших из дворян».

– Ах! – вскричал Ален. – Дай мне также эту бумагу… Да, да, я знаю этот почерк!.. Вы скажете девицам де-Сурдис и де-Понс поблагодарить за меня руку, это написавшую.

Без ложной разборчивости, прежде чем спрятать драгоценную бумагу, он её поцеловал с благоговением, с обожанием. Её писала рука Урании де-Бовё!

Глава двадцать восьмая

Интрига продолжается. – Дворянство тратится, – Король приказывает. – Верный союз.

Это было в начале июня; знаменитая комета, от которой многие люди, несмотря на успокоительные объяснения Кассини, ожидали разрушения нашего несчастного земного шара, – эта комета со своим ужасным хвостом пролетела, не сделав никому вреда.

Можно было без страха перейти от разрушения к удовольствиям. Всякий думал только о воззвании к великодушно дворян, чтоб увеличить великолепие празднеств двора и пышность путешествия в Дюнкерк и на берега.

Это было как бы удар волшебного жезла.[21] Объявление этого события пронеслось с одного конца государства на другое. Оно должно было прервать спокойную жизнь домов и внезапно изменить привычку к порядку и экономии, составляющую преимущество провинции над мотовством Версаля и Парижа, и которую предание многих лет должно было заставить считать вечной.

Достаточно было выраженного каприза фаворитки девятнадцати лет, расточительницы, употребляющей весь свой ум придумывать разорительные фантазии и случаи движения и шума.

Избранное дворянство должно было отправиться в Дюнкерк – место общего свидания; но многие желали проехать через Версаль, и приехали туда двумя неделями раньше.

Это волнение произвело настоящие чудеса: всё уснувшее, онемелое дворянство, забытое в глуши своих замков, внезапно оживилось, будучи подвержено шуму, великолепию и пышности. Приезжали со всех сторон и по всем дорогам; историографы двора не успевали делать перепись имен посетителей более титулованных, при виде этих имен можно было подумать, что это новый крестовый поход.