Четыре фрейлины двора Людовика XIV - [66]

В то время, как судьи рассуждали тихонько, палка экзекутора раздалась на двери и этот должностной вошел, неся пакет, запечатанный королевскими гербами, на подносе.

– От короля! – сказал он.

Президент открыл его, сообщил его своим сослуживцам; все трое обменялись быстрыми замечаниями тихим голосом, потом снова сели на свои места.

– Сударыня, – сказал тогда начальник, – это высочайшее повеление, пред которым суд, не произнеся ещё своего приговора, должен преклониться. Его величество желает сам видеть бумаги процесса, чтоб самому можно было расследовать дело. Нам остается только повиноваться. Регистратор, соберите документы, присоедините к ним ваши протоколы и передайте все вместе, запечатав печатью верховного суда, посланному его величества, ожидающему здесь около…

– А!.. – вскричала маркиза торжествующим голосом.

Президент, обращаясь к экзекутору, сказал ему:

– Проведите г-жу маркизу до её кареты; она свободна.

Она выпрямилась при этих словах, надменная и гордая, поразила судей олимпийским взглядом и вышла поступью королевы[20].

Когда судьи удалились в свою очередь, регистратор, исполнв их приказания, экзекутор появился, потушил канделябры, затворил залу; все впало по-прежнему в мрак и тишину.

Однако два спрятанные свидетели находились все ещё на своём месте.

Казалось, что Ален был не в силах его оставить.

– Ну, что же, – спросил его человек на костылях, – узнаете ли вы теперь, зачем эта женщина ходила в лабораторию человека, унаследовавшего тайны ла-Вуазен?…

– Замолчи… Это ужасно!..

– А! вы поняли?…

– Да!.. да!..

– Чтоб мое последнее слово, значит, было бы повторением первого: берегитесь этой женщины!

А теперь, вернемся, откуда вы пришли.

Глава двадцать седьмая

Дурная встреча. – Мастерской удар. – Г. д’Эспиньяк уступает.

Берегитесь этой женщины! Слово это преследовало Алена даже во время его сна. Странные видения, перемешанные с мрачными образами, ни на минуту его не оставляли.

Он едва поспал несколько часов, а так как этот день был назначен для его отъезда, он расположился, как только встал, отправиться в трактир, где должны были находиться его друзья Шарль и Генрих, для прощального завтрака.

Вышедши рано, он шёл, не торопясь, кидая последний взгляд на магазины и здания.

Находясь на углу улицы Виель-Этюв и улицы Сент-Оноре, в сорока шагах от дома, где было назначено свидание, он остановился у окна одного ювелира, званимавшаго этот угол.

Человек, следивший за ним с самого его выхода, применяя свою походку к его, наблюдая за его движениями, приблизился, поместился как раз позади его и сказал:

– Гей! сударь, поторопитесь же, я также хочу видеть!

Молодой моряк, не отдавая себе отчета, что это к нему была обращена эта дерзкая апострофа, обернулся довольно резко.

Говорящее лице было в роде капитана Фракасса, южный тип, судя по смуглому цвету его лица, его черному глазу, его очень выразительному орлиному носу, а в особенности по его выговору.

Он был головою выше бретонца, который был среднего роста. Это, должно быть, был человек между сорока и сорока пятью годами, а по своей осанке один из тех искателей приключений, которых употребляют во время войны, но которые неспособны ни к какому труду и правильной жизни, не были бы в состоянии составить себе почётную карьеру и становятся бичом для общества, где их не принимают.

У него была безконечно длинная рапира, шляпа, на которой висели общипленные перья, одежда, испачканная от частых посещений трактиров и высокие сапоги, разорванные во многих местах. Но все это было ничто в сравнении с тем, как он выгибался на своих бедрах и придирался к людям. Ален был слишком храбр в действительности, чтоб быть спорливым. Он осмотрел с головы до ног эту личность и сказал ему в свою очередь:

– Не ко мне ли вы это обращаетесь, сударь?

– Sandis! – возразил этот человек, – разве только к этой тумбе.

– В таком случае, – сказал моряк со своим непоколебимым хладнокровием, в уважение того самого, что он предвидел какое-нибудь дурное намерение в этом способе завязывать разговор, – могу ли узнать чего вы от меня хотите?

– Гей! cadedis! я всячески стараюсь вам это сказать, и вы странный глухой.

– Если есть здесь кто-нибудь странный, то я не думаю, чтоб это был я.

– Mordious!.. Вы меня оскорбляете!.. Меня, капитана Гаспара Гектора д’Эспиньяка!

– Я вам не скажу своего имени, я предполагаю, что вы его знаете.

– А откуда является у вас это предположение, позвольте вас спросить, господин лейтенант флота?

– Совершенно естественно, оттого, что вы мне кажетесь человеком, ремесло которого составляет отыскивать всевозможного рода приключения, исключая хороших.

– Вы меня снова оскорбляете, cape didious!

– Ба! – презрительно сказал непоколебимый бретонец.

– Вы мне сейчас дадите в этом отчёт.

Вместе с тем оборванец подергал свои усы одной рукою, а другой сжимал рукоятку своей шпаги, которую он с нетерпением желал обнажить.

– Надо было прямо с этого начать, сударь, не прибегая к стольким дурным околичностям.

– А, но вы, кажется, удваиваете! Ну так, сейчас же.

– Извините! извините! – сказал Ален, презрительное хладнокровие которого начинало беспокоить его странного зачинщика ссоры; – Я нахожу, что место очень дурно выбрано; мы уже более не живем в прекрасные дни Вер-Галан, ни при дебютах его величества Людовика XIII. Нынче в этом добром городе не обнажают шпагу без какого-нибудь неудобства на многолюдной улице и среди белого дня.