Четыре фрейлины двора Людовика XIV - [67]

– Я готов в этом поспорить, вы отказываетесь!

Улыбка ещё более презрительная обрисовалась на губах нашего героя.

Измеряя снова горделивым взглядом своего врага, он заявил:

– Я желаю драться при свидетелях, – сказал он. – Неизвестно, с глазу на глаз, дурной удар может быть скоро нанесен.

– Принимаете ли вы меня за убийцу?

– О! не совсем.

– Sandis, мой милый господин, вы сейчас же будете драться, там, в этом переулке, где не видать ни одного прохожего, или, клянусь честью гасконца, я вам исполосую лицо на две части.

– Та! та!.. успокойтесь; я вам пощажу этот труд, потому что, честное слово, вот уже четверть часа, как мне стоит ужасных усилий сдерживаться, чтоб не кинуть мою перчатку вам в физиономию.

Они сделали два шага к указанному месту, которое оказалось глухим переулком, пустынным и вонючим, какие встречались на каждом шагу даже в самых лучших кварталах.

Ален, кинув вокруг себя взгляд, чтоб удостовериться, были ли они совершенно одни, вскричал вдруг:

– Гей, сударь, вот что расстроит ваш план!

– Вы более не хотите со мной драться?

– Напротив, я безумно этого желаю, но свидетели, о которых, вы кажется, ни мало не заботитесь, посмотрите, как они являются кстати.

Выражение сильного неудовольствия обозначилось на чертах этой личности и даже выказалось в его осанке, увидев гг. де-Ротелина и де-Севинье, ускорявших к ним шаги.

– Слава Богу! – вскричали они, подойдя к их другу, – мы пришли во время.

– Это правда, – отвечал он, – мне как раз нужно окончить одно объяснение с этим господином, так в этом скромном уголке, а так как он ужасно торопится, я хотел ему дать это удовлетворение, в вашем отсутствии, что, признаюсь вам, было мне некоторым образом досадно. Гей! послушайте! – прибавил он, – что это вы там держите?… Разве теперь вошло в обычай, чтоб дворяне гуляли с дубинами подобного объема, я понимаю, хлыстик или тросточку; но это настоящие дубины!

Гасконец не промолвил ни слова; вид этих орудий, казалось, его озабочивал.

– Боже мой, да, – сказал смеясь Севинье, – это игрушки, которые мы купили, зайдя к продавцу прутьев, с мыслью, что они могут быть употреблены. Что вы оо этом думаете, господин Гаспар-Гектор де-Эспиньяк?

– Стойте, вы знаете имя этого господина.

– О! Господин знает также наше; мы старые знакомые… Не правда ли, господин де-Эспиньяк?

– Совершенная правда, – отвечал капитан.

– Тем лучше, – подхватил Ален, – мы тем скорее кончим; ну, сударь, защищайтесь.

Наши четыре особы были в переулке; Ален уже обнажил оружие, не беспокоясь о несоразмерности своей маленькой парадной шпаги с боевой шпагой этого тамбур-мажора.

Тот, наглый вид которого много изменился со времени прихода друзей его противника, бросал на них косые взгляды; он выдернул свою длинную рапиру с видимым колебанием.

Но, видя, что ему ничего более не говорили, он, в свою очередь, стал в позицию.

Внезапно, Шарль де-Севинье, поднимая своей палкой лезвия, готовые скреститься, сказал ему решительным голосом:

– Господин де-Эспиньяк, не будете ли вы столь добры извиниться пред нашим другом?

Гасконец взволновался, как бык, ужаленный слепнем.

– Mordious! извиниться! Sandis!.. Cadedis…

– Слушайте, – сказал Генрих де-Ротелин, – уступайте, поверьте мне, и мы с вами рассчитаемся – на этот раз.

– Позвольте, господа, – вступился Ален, – речь идет о серьезном деле; важные оскорбления были произнесены; я желаю драться, я буду драться.

– Господин д’Эспиньяк, – сказал Ротелин, – скажите же нашему другу, что с вами не дерутся.

– Cape di Dious! я докажу противное, – бранился гасконец, стараясь начать драку во второй раз.

Но оба свидетели заставили его взглядом опустить острый конец рапиры вниз.

– Умоляю вас, господа, – живо возразил Ален, – объясните мне все это.

– Это очень легко. Этот господин искал с тобой поссориться, не правда ли?

– О! что до этого касается, то я в том соглашаюсь, он затеял настоящую ссору немца.

– И он устроился таким образом, чтоб драться без свидетелей?

– Это опять правда, дело было бы уже покончено без вашего чудесного, но безвременного вмешательства.

– Ничего нет менее чудесного, милый друг; и ты сейчас сознаешься, что ничего нет более надлежащего. Господин этот – то, что мы называем… Как обозначают ваше ремесло в трактирах, господин д’Эспиньяк?

– Господа!.. Господа!.. это злоупотреблять…

– В Италии, в Венеции, это называется наёмный убийца, мне кажется?… Во Франции, люди плохо образованные, мы называем их забияками.

– Господин де-Севиньё, – вскричал Гасконец, по очереди делаясь желтым, зеленым, багровым и волнуясь на своих толстых ногах, – если б вы согласились со мной драться!..

– О! о! нет, господин д’Эспиньяк, по крайней мере, не на шпагах, разве только на этом, – сказал он, показывая на свою дубину.

– Нужды нет, господа, – возразил Ален, забияка он или нет, я обещался драться; этот человек меня оскорбил.

– Ну так он сейчас же извинится перед тобой, в чем тебе будет угодно, мой милый..! Неправда ли, господин Гаспар-Гектор?

– Ах! Боже мой, я не отказывался, именно…

– Слышишь, когда тебе это говорили!

– Постойте, – сказал бретонец, презрительно вкладывая свою шпагу в ножны, – что это за комедия? Я имею право это знать.